Владимир   Леви
  ИСПОВЕДЬ   ГИПНОТИЗЁРА
  КНИГА ТРЕТЬЯ
  ЭГО ИЛИ ПРОФИЛАКТИКА СМЕРТИ
    
    
    
     (Пролог)
    ...Февральская оттепель, ночь... Шепчутся капли, с глухим стуком падают 
талые комья...
    ..Я знаю, знаю, КТО ТЫ — но боюсь называть...
    ...Спешу, страшно спешу, и вот доспешился до того, что... Странно, все 
может кончиться в любое мгновение — все и кончится через мгновение — но страшен 
не сам конец, а то, что я не успею — конечно же не успею! — отдать ТЕБЕ и 
тысячной доли своих богатств — ведь они ТВОИ... Вселенные во мне, океаны, 
бездны памятей и скорбей — неужто же лишь пылинки праха... неужто развеется в 
опустошении...
    Горстка времени, ничего больше? Вечность? Зачем?
    О, кто бы мне подсказал, как распорядиться, как выкроить этот остаток...
    (Черновик рукописи, фрагмент)
    В день и час... (зачеркнуто)... пусть это будет 6 июня (...) года, 21.35 по 
московскому, пускай так — в означенный, стало быть, день и час, с которого мы 
начинаем повествование, Эго находился в квартире, записанной на имя известного 
психотерапевта, ученого, писателя, лауреата какой-то премии, президента чего-то,
 руководителя того и сего, члена обществ, комиссий, редколлегий и прочая, 
скончавшегося минуту назад.
    (На полях карандашом: Смахивает на начало дешевого детектива. «Эго» — всего 
лишь «я»?.. Неправда. Создание, мне неведомое. Душа).
    С разных ракурсов эпизод этот уже дважды являлся в предутренних сновидениях,
 и в одном была эта непременная муха, льнущая, неизгонимая муха, черт знает 
откуда возникающая, если уж конец или скоро... Даже в операционных, среди зимы..
.
    Умерший сидел за столом.
    Грех жаловаться, далеко не всякому везет так вот, не
    шелохнувшись, впечататься в небытие. Тихой ледяной молнией обняла тело 
смерть: лопнул магистральный сосуд, все центры мозга отключились единогласно. 
Так можно вырубиться невзначай и где-нибудь на концерте, и...
    (Плотно зачеркнуто. На полях: «Хорошенькая психотерапия для мнительных. А 
ведь так, как я, филигранно щадить нервишки читателя вряд ли кто... читателя 
знаю подробнее, чем...»)
    Неоперабельная аневризма. Никак иначе.
    Но вот ошибка. (На полях: «Всякая ошибка есть неиспользованная свобода»). 
Это должно было произойти в другом месте, не здесь. Не за этим столом.
    Стараясь не смотреть, Эго приблизился.
    Венецианский шедевр в стиле то ли позднего барокко, то ли раннего рококо 
(покойник всегда их позорно путал), львинолапый красавец в золотистом литье — 
такой стол мебелью не назовешь, это уже существо. Дух изысканно-живой, 
беззаботный, пьющий на брудершафт с вечностью, сотворил это произведение руками 
неведомого мастера — и теперь звонко протестовал. Что такое, вопрошал он, к 
чему эта буфетная скоропостижность? Мне оскорбительно давление мертвой плоти, я 
и так многое претерпел.
    Теперь уже не узнать, какими путями прикочевал в скудный дом этот ссыльный 
аристократ. Гнутые ореховые ноги уже лет шестьдесят взывали о скорой помощи; 
грудастые бронзовые рожицы побурели; врезная, цвета спелой маслины, кожа 
столешницы... (неразборчиво) царапинами и вмятинами, кое-где вспухла; на черной 
тисненой кайме зиял шрам, выжженный сигаретой. Так увековечил себя приятель 
(нрзбр) с подружкой...
    (Вычеркнутая страница. На полях: «К... бабушке этот домашний пейзаж. 
Обрыдлое логово полухолостяка. Только дети что-то замечают, а взрослые ни черта,
 хоть и озирают все. Действует не обстановка, а дух.)
    Умерший сидел — как и был застигнут, в рабочем кресле. Рука — вжата в 
недописанный лист.
    Взгляд уходящих не мигает. Разминованш  путей бескрылый ум не постигает.
    Судьба не разожмет когтей и душу, легкую добычу, ввысь унесет, за облака, а 
кости вниз, таков обычай и человеческий,  и птичий, пришедший к нам издалека...
    Морозное поле, стоячая стынь. По меньшей мере, за тридцать метров... Иной 
толстокожий и не ощутит, но, принагнувшись в  прощании...
    Отойти,- отойти. Поваляться еще немного на скрипучей розовощекой тахте. 
Вынестись за пределы клетки... Можно не подниматься, снаружи все выучено 
назубок.
    Безгоризонтное городское пространство. Балконы, оскаленные бельем. Две 
лежачие башни — окно в окно. Каждый вечер там, в гнездышке, что смотрит прямо 
тебе в пуп, какой-то в майке и какая-то в зеленом халатике — несколько 
деловитых передвижений — полотенце — крем или что там — да, там, в каюте 
напротив...
    Распружинившись, Эго прыгнул на ковер, сделал стойку, на руках подошел к 
столу и, возвернувшись на ноги, глянул через окаменелое плечо на бумаги.
    — Можно вас попросить... Убрать лапку?..
    Не среагировал.
    Эго1 нагнулся, ухватил ножки кресла и отодвинул его от стола с седоком