Сородичи рычат и гадят на цветы, кругом утробный гул и обезьяний смех. Кому 
какая блажь, что сгинем я и ты? На чем испечь пирог соединенья всех, когда и у 
святых нет власти над собой? Непостижима жизнь,  неумолима смерть, а искру над 
костром, что мы зовем судьбой, нельзя ни уловить, ни даже рассмотреть...
    Все так, ты говорил — и я ползу как тля,
    не ведая куда, среди паучьих гнезд,
    но чересчур глупа красавица Земля,
    чтоб я поверить мог в незаселенность звезд.
    297
    Мы в мире не одни. Бессмысленно гадать,
    чей глаз глядит сквозь мрак на наш ночной содом,
    но если видит он — не может не страдать,
    не может не любить, не мучиться стыдом...
    Вселенная горит. В агонии огня
    смеются сонмы солнц, и каждое кричит,
    что не окончен мир, что мы ему родня,
    и чей-то капилляр тобой кровоточит...
    Врачующий мой друг! Не вспомнить, сколько раз
    в отчаяньи, в тоске, в крысиной беготне
    ты бельма удалял с моих потухших глаз
    лишь бедствием своим и мыслью обо мне.
    А я опять тупел и гас — и снова лгал
    тебе — что я живу, себе — что смысла нет,
    а ты, едва дыша,— ты звезды зажигал
    над головой моей, ты возвращал мне свет
    и умирал опять. Огарки двух свечей
    сливали свой огонь и превращали в звук.
    И кто-то Третий — там, за далями ночей,
    настраивал струну, не отнимая рук„.
    Мы в мире не одни. Вселенная плывет сквозь мрак и 1густоту — и, как ни 
назови, нас кто-то угадал. Вселенная живет, Вселенная летит со скоростью любви.
    П.  ЗАЧЕРКНУТЫЙ  ПРОФИЛЬ
    Вечная мерзлота обняла меня. «Жди» — услышалосъ. Льдинкой застыло эхо.
    Стихи докажут все —
    ах, верить только
    в возможность быть любимым,
    298
    лишь   возможность, не более.
    Любому идиоту
    дано такое,
    да, но он
    не верил,
    нет,
    в свою возможность
    не верил, только знал, как любят
    по-настоящему.
    Он знал,
    как любит сам — такой любви,
    он знал,— ни у кого («...как дай вам Бог...»),
    но быть любимым...
    Ах, верить только
    в   возможность...
    Нечаянная клякса на строке обогатилась бюстом. Вышла дама при бакенбардах, 
в черном парике и с первородным яблоком Адама, известным под названием «кадык». 
Небрежные штрихи и завитушки. «И назовет меня всяк сущий в ней язык...» 
Автопортрет писал художник Пушкин.
    Сенатская   площадь. Кресты на полу. Пять виселиц тощих и профиль в углу.
    А тот, с завитками, совсем не такой. Душа облаками, а мысли рекой.
    Среди кудрей и ломких переносиц хрустел ухмылкой новенький диплом, где 
красовался титул «рогоносец». Но в этот миг он думал не о том. Рука чертила 
долговые суммы, носы тупые, сморщенные лбы,
    299
    кокарды, пистолет... Но эти думы не совмещались с линией судьбы.
    Под листом пятистопного ямба, с преисподней его стороны шелестит аладдинова 
лампа, пифагоровы сохнут штаны. Между тем, безымянный отшельник поспешает, 
косою звеня, расписать золоченый  ошейник вензелями последнего дня.
    На площади пусто. Потухший  алтарь. Горящие люстры. Танцующий  царь.
    Потребует  крови, как встарь, красота. Зачеркнутый   профиль и пена у рта.
    Искусники элиты и богемы
    к тебе приходят, как торговцы в храм,
    неся свои расхристанные гены
    и детский срам.
    Все на виду: и судорога страха,
    и стыд, как лихорадка на губе,
    и горько-сладкая, как пережженый сахар,
    любовь к себе.
    Поточность откровений и открытий. Живем по плану. Издаем труды. Седой 
младенец крестится в корыте, где нет воды.
    И хоть мозги тончайшего помола и гениально варит котелок, потусторонний мир 
другого пола — наш потолок.