человека. Но если ему по тем или иным причинам все же суждено психически 
заболеть (скажем, в результате упорного пьянства), то вероятность появления 
шизофренических расстройств у него выше.
    Дальше — шизоид. Это уже грань: у этого человека при неблагоприятных 
условиях и самопроизвольно легко могут вспыхнуть реакции шизофренического типа 
или сама шизофрения, болезненный процесс, меняющий личность. Это носитель 
предрасположенности. Но и он совеем не обязательно должен заболеть! И он может 
быть психически устойчив! В семьях шизотимиков и шизоидов, однако, чаще, чем в 
средних, можно встретить настоящих больных шизофренией. Но, повторяю, к 
шизофрении как болезни шизотимик и шизоид могут не иметь никакого отношения.
    По другую сторону оси стоят соответственно цик-лотимик и циклоид. Здесь 
повышается вероятность появления волнообразных колебаний тонуса-настрое-пия и 
понижаются шансы на шизофрению (что все-таки не исключает, как заметил и сам 
Кречмер, развития шизофрении у циклоида и циклотимии у шизоида). Граница между 
«-тимиками» и «-оидами», конечно, условна и четко неопределима, так же как 
грань между «-оидами» и больными... Представители обоих полюсов, в том числе и 
тяжелобольные, могут иметь любую степень интеллекта, одаренности, социальной 
ценности.
    Это в общем элементарное подразделение было быстро подхвачено. Посыпались 
исследования, и скоро уже нельзя было разобрать, что принадлежит Кречмеру,    
что попутчикам  и последователям.   Ганнушкин, глава нашей психиатрии тех лет, 
нашел креч-меровский подход плодотворным: он совпадал с его идеями «пограничной 
психиатрии», и вскоре в школе Ганнушкина самостоятельно были описаны эпилептоид,
 истероид и некоторые другие типы, весьма жизненные и вместе с тем родственные 
соответственным патологическим формам.
    Разумеется, не обошлось и без критики, в которой было много и справедливого 
и несправедливого. С какой это стати мы должны считать каждого потенциальным 
шизофреником или еще кем-то? Неужели здоровье — просто смесь задатков 
всевозможных болезней, как белый цвет — смесь всех цветов радуги? А в конце 
концов, как писал один оппонент, «понятие шизоид просто подставляется вместо 
понятия человек, и все сводится к тому, что и у шизофреников есть некоторые 
общечеловеческие черты».
    М-да...
    Не знаю, когда влияние Кречмера было плодотворнее: когда я своими глазами 
видел и лечил представителей описанных им типов или когда с разочарованием 
убеждался в его неправоте, в неприменимости подхода. (Был ли кто-нибудь из тех, 
кто пытался понять человека, до конца прав? Был ли кто-нибудь не односторонен?)
    Всего более будят мысль несовершенства, поспешности и незаконченности. 
Кречмер сделал попытку перескочить через свое время, попытку с негодными 
средствами, но тем и привлекательную. Я с увлечением прослеживал его радикалы у 
самых разных людей и у самого себя: это ввело некое новое измерение в мое 
понимание людей, мне стало легче предугадывать (предчувствовать) некоторые 
важные стороны их поведения. И в то же время в этих попытках, столь же часто 
бесплодных, сколь и успешных, мне стало особенно ясно, какое многомерное 
существо человек и как плоско наше обыденное мышление.
    Сколько уже веков пытается человечество запихнуть самого себя в различные 
классификации и типологии, и из этого ничего путного не выходит. Вместо типов в 
конце концов получаются стереотипы, вроде всем известных «школьных» 
темпераментов — меланхоликов, холериков, сангвиников и флегматиков. Я написал 
было о них целую главу, где хитрейший и циничнейший наполеоновский министр Фуше 
как флегматик попал на одну доску с добрейшим Иваном Андреевичем Крыловым. 
Античный герой Геракл оказался одной породы с тем злополучным павловским псом, 
который чуть что мочился под себя, — оба оказались меланхоликами. В сангвиники 
попали Николай Ростов, святой Петр, Дюма-отец, Ноздрев, Леонардо да Винчи, 
Остап Бендер. В холерики... Словом, глава сама себя зачеркнула. И это несмотря 
на то, что класссическую четверку мне удалось опознать и в типологии девушек, 
которых великий Брама создал на радость мужчине (смотри индийский трактат о 
любви «Ветвь персика»), и в описаниях поведения новорожденных младенцев.
    
    Не случится ли такое с тем, что я пишу сейчас? Не знаю, не знаю...
    На человека можно смотреть по-разному.
    Можно следовать за нитью его жизни, от начала и до конца, и мы увидим, как 
он идет по ней, оставаясь самим собою и не оставаясь.
    Мы увидим кинофильм памяти.
    Это будет человек вдоль, человек во времени и пространстве своего развития. 
Судьба, биография, траектория личности. У одного она напоминает параболу, у 
другого — подобие синусоиды, у третьего — хаотический путь молекулы в 
броуновском движении.
    Но па любой точке линии жизни можно остановиться и провести 
исследовательский разрез. И тут перед нами встает реальная личность как факт на 
сегодня.
    Можно прокрутить кинопленку с бешеной скоростью, сжав ее до одномоментной 
фотографии. Можно ставить человека в бесчисленные ряды сопоставлений с себе 
подобными и не подобными. Ребенок — в сравнении с другим ребенком, с обезьяной, 
с машиной, со стариком. Это будет человек поперек, человек насквозь. Когда 
говорят о типах, то обычно берут человека в таком вот поперечном измерении.
    В жизни же мы видим людей и продольно и поперечно, но никогда ни в одном 
измерении — до конца, никогда    исчерпывающе.     Всегда  —  провалы,  пробелы.
 Всегда меньше, чем есть, и больше, чем можем осмыслить. И дефицит информации и 
избыток.