Разумеется, и мне, как психотерапевту, приходится сталкиваться с проблемой 
«личность и коллектив». Но в своеобразном разрезе. Психотерапевт работает с 
личностью, а не с коллективом (исключая массовые сеансы). В поле его зрения 
индивидуальность, а коллектив — за спиной, в подтексте. И подтекст этот, как 
правило, необычен.
    Та масса случаев (не случаев, а просто масса) лично-коллективной гармонии, 
которая составляет здоровую основу общества, — эта масса проходит в основном 
мимо моего кабинета. Ей в моем кабинете вроде бы делать нечего. Для моей работы 
типичны нетипичные случаи — как типична нетипичная личность для нашего брата 
психолога.
    Ко мне приходят, конечно, не только «психи», то есть люди, поведение 
которых явно патологически отклоняется от общепринятых норм. Нет, таких мало. 
Большинство моих пациентов люди обычные, никакими странностями не отличаются; 
ни окружающие, ни сами они не считают себя психически больными. Многих из них 
мы, психиатры, называем невротиками. Некоторых, особо трудных, считают 
психопатами, но большинство не укладывается ни в какие диагностические рамки.
    Это люди, которым трудно справляться с собой. В том или ином отношении. В 
тех или иных ситуациях. Те, чья мозговая автоматика в чем-то отказывает, 
бунтует, не подчиняется. Кому необходимо лучше, надежнее управлять стихиями 
своей психики. Чьи душевные силы пришли в несоответствие с собственными целями 
и требованиями реальности. Кому просто плохо.
    Каждый раз стараешься распутать цепочку причин и следствий. Редко это 
удается так, как хотелось бы. И всегда: одни звенья цепочки лежат внутри 
человека, другие вне. В сложнейшем переплетении.
    Когда я встречаюсь со столь нередкими в моей практике случаями дисгармонии 
коллектива и личности (не ужился на работе, вступил в конфликт, ни с кем не 
интересно, ни с кем не сошелся и т. д.), я стараюсь, конечно, разобраться: кто 
виноват, где центр тяжести?
    Бывает всякое. Во множестве этих случаев оказывается, что сама личность 
несет в себе какие-то изъяны, препятствующие общению. Различные виды 
психопатологии. Бред отношения и преследования, идеи величия. Завышенные 
претензии, эгоцентризм, импульсивность, агрессивность, несдержанность.
    Наконец, просто глупость, очень часто глупость какая-то изолированная, 
именно в межличных отношениях при полной профессиональной пригодности — 
своеобразная психологическая слепота, неспособность предвидеть реакции других 
людей (это иногда бывает и при легкой недостаточности функций лобных долей 
мозга).
    А есть случаи, когда глуп и слеп коллектив. Когда он жесток, деспотичен, и 
несправедлив, и предательски равнодушен. И вот непонятый озлобляется, 
закусывает удила...
    Но гораздо чаще все-таки сталкиваешься с обратным. Как раз коллектив, и 
только он, коллективная работа, коллективная человечность удерживают 
пошатнувшуюся личность в достоинстве и гармонии с собой. Удерживают, пока могут,
 насколько могут. Только этим и держатся многие мои пациенты. Мы этого не ценим 
и не замечаем, потому что у нас это норма; некоторые оценивают это, только 
побывав за границей, познакомившись с иными, голо-денежными отношениями.
    Поразительно, насколько живуче в людях это стремление к сообществу, к 
единомыслию и единочувствию,  как  силен  инстинкт  бегства  от одиночества.
    Не нашедший себя в одном коллективе ищет другой, третий...
    Сходятся между собой, поддерживают и возвышают друг друга даже глубоко 
дефектные психические инвалиды, сверхскромные труженики лечебно-трудовых 
мастерских.
    Каждое «я» живет во множестве «мы», и если их вычеркнуть, останется, 
пожалуй, только животное или еще меньше. Социальность составляет самое наше 
существо, хоть мы и насквозь биологичны.
    
    ПРАВО НА БРЕД
    
    (Размышления о безотчетном общении)
    Когда-нибудь речь исчезнет, говорят фантасты. И станут люди общаться 
телепатическим или еще каким-нибудь парапутем и совершенно понимать друг друга.
    Это когда-нибудь. А пока что повседневная нагрузка слова в нашем общении и 
мышлении столь велика, что мы в конце концов привыкаем думать, будто слово 
умеет и знает все. Мы забываем, что есть миры и миры, невместимые в слово, и 
музыка только один из них.
    Между тем совсем рядом с речью, в тесной с ней спайке и такой же рядовой 
повседневности работают и иные средства общения, древние и неумирающие. Проще 
всего разглядеть их, обратившись к нашим четвероногим приятелям.
    Незадолго до первой мировой войны сенсационную известность приобрел сеттер 
Дон, состоявший на службе в своре германского императора. Пес этот умел 
говорить по-немецки. Лексика его, правда, была не слишком богата. Hunger 
(голод), Kuchen (пирог), ja (да), nein (нет), да свое собственное имя Дон — вот 
и все, что мог он произнести в ответ на задаваемые вопросы; кроме того, он, как 
уверяли, выкрикивал еще по собственной инициативе «ruhe!» (тише! спокойно!), 
когда другие собаки лаяли слишком громко.
    Это не кажется столь уж невероятным, если мы примем во внимание характерные 
особенности немецкого произношения; однако авторитетная ученая комиссия, 
исследовавшая феномен, подчеркнула в своем отчете, что Дон не рычит и не 
вылаивает слова, но очень отчетливо произносит, и в подтверждение увековечила 
звуки собако-человеческой речи на фонографе (запись не сохранилась).