людьми. Личная жизнь большинства из них была трудной, запутанной, а то и 
нелепой.
    Нужда, каторжный труд, одиночество, раздвоенность, конфликты, непонимание 
со стороны близких. Сложные, тяжелые характеры, сильная возбудимость, 
неуравновешенность, подозрительность, деспотичность, эгоцентризм...
    Не были счастливы в супружестве, не ладили с родственниками — это еще 
понятно. Но они ссорились и с друзьями и, самое печальное, между собой. 
Достоевский и Толстой не понимали и не любили друг друга. Толстой и Тургенев 
едва не подрались на дуэли. Тургенев с Достоевским были в сложных, натянутых 
отношениях.
    Среди людей этого уровня мы находим образцы тончайшего взаимопонимания, 
всепоглощающей любви; но сколько ревнивого соперничества, ссор, обид... Не 
чуждо ничто человеческое?..
    Кто знает, однако, быть может, к постижению душевных глубин их побуждали 
именно эти коллизии, эта собственная неустроенность. Вообще говоря, к 
психологии человек приходит не от хорошей жизни. Уравновешенность и 
благополучие к этому не располагают.
    В ходячем мнении: «невропатологи с нервинкой, а психиатры с психинкой» — 
есть некоторые, весьма тонкие реальные основания. Дело не в роковом влиянии 
профессии, о котором так охотно болтают. Общение с душевнобольным вовсе не 
делает здорового человека «немножко того» — напротив. Нет, главное здесь, 
думается, исходная, допрофессиональная расположенность.
    Типичный нормальный человек, — непринужденный в общении, хорошо 
ориентирующийся, легко усваивающий и использующий стереотипы, — такой человек 
редко испытывает особую личную потребность знать, что творится в человеческой 
голове. Потребность эта возникает у него лишь в случаях, когда стереотипы 
общения вдруг обнаруживают несостоятельность.
    Виртуозы реальных психологических отношений, люди обаятельные и ловкие, 
обычно не отдают себе отчета в механизмах успеха. Тот же, кто рано ощутил гнет 
психологических трудностей — в силу обстоятельств или характера, — кому 
заурядное дается не просто, тот скорее будет искать в окружающих и в самом себе 
нечто лежащее по ту сторону обычных контактов, будет более чувствителен к 
полутонам и нюансам.
    Позволительно ли говорить о психике типичного психолога или, лучше сказать, 
неслучайного психолога? (Боюсь употреблять слово «призвание».) Если да, то 
типичный психолог или психиатр — это как раз нетипичная личность.
    В чем эта нетипичность, однозначно определить трудно. Вы встретите здесь и 
любителей поболтать и загадочных молчунов. Немало людей застенчивых, 
неуверенных в себе, но есть и настоящие артисты общения (то и другое, впрочем, 
вполне совместимо). Но в каждом конкретном случае, повторяю, не случайном, — 
нечто глубоко личное, что толкает и тянет в психологию.
    Общаться с людьми серьезному психологу и легче и труднее, чем человеку 
иного занятия. Легче — потому что удается что-то понимать глубже, кое-что 
точнее предвидеть... Труднее —? поэтому же. Психологические ошибки для 
психолога особенно болезненны, а они неизбежны. Мышление профессиональными 
категориями ведет к некоему марсианству: иновидение, отстраненность — нужны 
усилия, чтобы совместить это с текучкой обыденности и ее привычными 
представлениями. Привычка видеть за поверхностью поведения пласты 
неосознаваемого смещает представление о мотивах поступков, об искренности и 
фальши...
    Это уже «ситуация психолога». И в ней — это, может быть, самое трудное — к 
собственному иновиде-нию добавляется иновидение окружающих. Ибо психолог 
все-таки остается нормальным человеком в гораздо большей степени, нежели о нем 
думают.
    Положение психиатра, например, среди прочих смертных довольно-таки 
щекотливо. Знакомясь, я стараюсь, покуда возможно, умалчивать о профессии, 
иначе сразу начинают смотреть как на некоего эксперта по психической 
нормальности и разговор становится уныло-однообразным. Темы и вопросы известны 
наперед: ты уже монстр, потусторонний авторитет.
    И не дай бог проявить какую-нибудь эксцентричность или человеческую 
слабость — завышенные ожидания в отношении твоей персоны тут же оборачиваются 
против тебя: психиатр, а злишься, ругаешься. Врачу — исцелися сам.
    ...А разговор этот я завел, чтобы еще раз подойти к той банальной мысли, 
что человеческие отношения — предмет самый сложный и малоуправляемый, и чтобы 
предостеречь себя от чрезмерных претензий, а читателя — от чересчур далеко 
идущих надежд.
    Хотелось бы предупредить и некоторые упреки и недоумения.
    Нет нужды подчеркивать мою профессиональную и человеческую узость: читатель 
сам видит, какие огромные массивы личного и межличного остаются вне поля зрения 
этой книги.
    Первая расшифровка названия, приходящая в голову: «Я и мы» — личность и 
коллектив. Человек и общество. Так?
    Так. Но с моей стороны было бы, конечно, неумной претензией пытаться 
поднять проблему, над которой бьются легионы философов,   социологов,   
историков, педагогов — и так далее, и так далее. Проблема эта — «я и мы» в 
широком смысле — не сводится ни к одной науке, он межнаучна. Здесь нет 
специалистов, но каждый специализирован по-своему. Я говорю о тех сторонах, 
которые проникают в область моего профессионального опыта (или он в них). О 
некоторых из этих сторон. А опыт мой ограничен неким кругом жизненных ситуаций, 
неким их уровнем.