Они были уже не четвероногие, но еще не двуногие, еще не двуногие, но уже 
не четвероногие. Издали их можно было принять за подростков-людей, а вблизи — 
вблизи это были странные, жутковатые обезьяны. Покрытые негустой шерстью, они 
быстро бегали, ловко лазили и с равной прожорливостью питались плодами и 
небольшими животными. Всего каких-нибудь полтора-два миллиона лет назад.
    Потомки присвоили им скучное наименование австралопитеков...
    Но сколько же нужно было пройти лабиринтов, сколько миновать тупиков, чтобы 
стать, нет, только получить возможность стать человеком. Сколько претендентов 
на эту вакансию было безжалостно забраковано! На конкурс ринулась целая ватага 
антропоидов,  но у одних оказалась слишком короткая шея, у других чересчур 
тяжелые челюсти, у третьих слишком плоские зады. Ничего смешного, есть 
нешуточные доказательства, что если бы не особое строение большого ягодичного 
мускула, наши предки никогда не смогли бы укрепиться в прямохождении.
    Это называют критическим периодом давления отбора. За какой-то миллион лет 
— увеличение мозга в полтора раза, появление осознанного коллективного труда, 
речи, мышления. Был какой-то лихорадочный спрос на мозги: или срочно решительно 
поумнеть, или погибнуть (теперь или никогда!), а чем больше ума, тем больше 
требуется еще — и дальше, дальше...
    Чтобы мозг был большим, нужно, чтобы ребенок рос долго, а для этого надо 
научиться любить детей и самому иметь максимум мозгов. Научиться жить вместе, 
научиться понимать и терпеть друг друга, смирять свой эгоизм и получать не 
абстрактное, а конкретное, животное удовольствие от радости другого существа. 
Не только сильнейший, но и умнейший самец должен был получать преимущественное 
право распространять свои гены.
    В этот критический период, когда ковался наш вид, и был обеспечен 
психогенофонд на десятки и сотни тысяч лет вперед. Он выковывался, пока не было 
достигнуто плато: эпоха культур.
    Куда ни глянь, всюду человек — самый: самый умный, самый сильный, самый 
приспособленный, самый предусмотрительный, самый злой, самый добрый, 
самый-пресамый... Понятно: мощнейший в мире мозг, все отсюда, да и весь 
организм удался на славу. Вот только за всем этим самым еще не знаем мы, что же 
есть самое человеческое.
    Обучаемость, воспитуемость, говорят одни. Человек — самое обучаемое в мире 
животное. Это основа всего. Человек может стать чем угодно, достичь чего угодно 
— потому что жесткое наследственное программирование сведено к минимуму, 
поведение предельно открыто — и огромный нервный избыток. Человек 
«специализирован на деспециализации». Человеческая всевозможность, человеческое 
разнообразие: человек самый всякий.
    Самосознание, говорят другие. Рефлексия, бесконечные цепи самоотчета. Выбор 
из собственной все-возможности, зачеркивание и выбор самого себя, 
самосотворение. Свобода воли.
    Общественность, говорят третьи. Единственно подлинная социальность 
человеческого существа, его уникальная психическая связь со всем обществом, со 
всем видом через культуру. «Культурная наследственность»— преемственная 
передача всего человеческого, что накоплено и без чего надо начинать все 
сначала, со страшно открытой программы.
    Совесть, говорят четвертые. Осознанное чувство ответственности за себя, за 
других, за народ, за вид... Но совести надо учить... Или это инстинкт?
    И то, и другое, и третье...
    Как же шел отбор психических свойств? Почему человек — самый всякий?
    Обратимся к частности на уровне даже не психики, а физиологии. Вот одна 
простая модель — гипотеза, объясняющая происхождение по крайней мере некоторых 
видов бессонницы.
    «Жаворонки» и «совы». Клиницисты и физиологи
    
    94
    установили, что по суточным ритмам активности люди делятся на эти две 
разновидности. «Жаворонки» легко встают утром, бодры днем, к вечеру утомляются, 
ночью спят крепко. «Совы» только к вечеру входят в оптимальный тонус, прекрасно 
работают по ночам, утром же и большую часть дня бездарно сонливы. Есть, конечно,
 и промежуточные варианты, и привычка делает свое дело, но в основном два этих 
типа выражены достаточно четко.
    
    С обыденной точки зрения «жаворонки», конечно, более нормальны и 
приспособлены. Они гораздо многочисленнее, и суточный ритм общества следует их 
типу. Ведь человек все-таки дневное животное. «Совы», если не заняты на 
специальных ночных работах, оказываются в положении неприспособленных: какие-то 
неврастеники...
    Откуда же взялся этот отклоняющийся, «совиный» ритм?
    Дело слегка проясняется, если обратиться к жизни некоторых обезьян. У 
бабуинов, живущих на земле, среди опасных хищников, вся стая никогда не спит 
одновременно: всегда есть бодрствующие, бдительные часовые. И не мудрено: если 
бы засыпали все обезьяны разом, стая была бы быстро истреблена, и в первую 
очередь крепко спящие детеныши, ее будущее. Трудно думать, что обезьяны 
специально назначают дежурных; проще предположить, что отбор сохранял лишь те 
стаи, где ритм сна отдельных особей был достаточно асинхронным.
    Но если так, то проникнемся уважением к нашим «совам»! Наверное, это 
наследники часовых древних стоянок, потомки тех, благодаря кому вид, еще, быть 
может, не вооруженный огнем, выстоял против страшных ночных врагов.
    Между прочим, люди, страдающие «совиной» бессонницей, отличаются и