невыносимая ситуация, кому-то надо уходить. Циклотимик через одного 
друга-приятеля попадает в целую компанию, мы же с тобой в тесной клетке, к нам 
нельзя впускать никого. Правда, феномен этот, «третий лишний», — не 
исключителен, это, пожалуй, закон: даже в равносторонних треугольниках дружбы 
каждая сторона чуть-чуть лишняя по отношению к двум 'другим, и, может быть, это 
их и поддерживает. С «третьего лишнего» начинается океанская одинокость толпы. 
Но с тобой это жестко до чрезвычайности. Не слишком ли ты строг, не слишком ли 
чужд мгновенной, непроизвольной симпатии?
    («В одаренных шизотимических семьях, — писал Кречмер, — мы иногда встречаем 
прекрасных людей, которые по своей искренности и объективности, по 
непоколебимой стойкости убеждений, чистоте воззрений и твердой настойчивости 
превосходят самых полноценных циклотимиков; между тем они уступают им в 
естественной теплой сердечности в отношении к отдельному человеку, в терпеливом 
понимании его свойств».)
    Но ведь ты добр, ты можешь простить невероятное. На высшем пределе симпатии 
ты трогательно и нежно внимателен, доверчив и неистощим в изобретении 
утонченных радостей. Никто, как ты, не умеет быть благодарным и торжественно 
боготворить. Но щедрого, активного душевного соучастия, горячего проникновения 
от тебя ждать не приходится, это не твое амплуа. Когда ты себя к этому 
понуждаешь, получается что-то не то... В отношении к женщине ты первозданно 
чист (отнюдь не будучи ни моралистом, ни импотентом), ты звереешь в присутствии 
пошляка, но вжиться в женские джунгли тебе не дано.
    «Я отличаюсь постоянством чувств», — сказал ты о себе однажды и был слишком 
прав. В какие-то моменты ты вдруг объявляешь этому постоянству войну.
    Ты панически боишься быть скучным. Тут у тебя комплекс, ты ужасно не хочешь 
походить на Роберта Кона из хемингуэевской «Фиесты». И вот резкие выпады, 
агрессивность — по какой-то парадоксальной навязчивости ты и вправду 
становишься Коном, — вот и внезапная потеря психологической ориентировки, 
вплоть до бессвязности, вот посреди блестящих сухих рассуждений эксцентричный 
мат. А мне нравится, как ты скучен, ты очень интересно скучен.
    
    ОБОЮДООСТРОЕ ЖАЛО
    
    Палитру шизотимических типов создатель оси набросал широко и смело, с 
очаровательной циклотими-ческой небрежностью:
    необщителен, тих, сдержан, серьезен (лишен юмора), чудак;
    застенчивый, боязливый, тонко чувствующий, сентиментальный, нервный, 
возбужденный, друг книги и природы;
    послушен, добродушен, честен, равнодушен, туп, глуп — таковы регистры и 
гаммы, образуемые пропорцией чувствительности и холодности.
    Сдержанные, утонченные, ледяные аристократы, изысканные джентльмены с 
высокими запросами и низкими инстинктами, патетические, чуждые миру идеалисты, 
холодные, властные натуры, с неукротимой энергией и последовательностью 
преследующие свои цели, а рядом, в ощутимой, но трудноопределимой генетической 
близости, — никчемные бездельники, сухо-безвольные, гневно-тупые. Очень часто 
они группируются в одном семействе, на одном генеалогическом древе, но 
установить закономерность не удается, тем более что все это в многомерном 
наложении совместимо в одной личности.
    Здесь педантичный и скрытный делец-домосед, прижимистый и подозрительный. 
Тут и Плюшкин и Собакевич. Рядом неукротимый спорщик, самоуверенный резонер: 
цепкая, односторонняя углубленность, своеобразная мелочность мысли. Меланхолик 
прокрался сюда в виде мимозной, ипохондричной, сверхвпечатлительной личности, 
для которой каждое прикосновение жизни — удар.
    Работоспособный инженер, скромный и добросовестный работник, прекрасный 
семьянин в моменты, когда жизненное напряжение достигает какого-то предела, 
объявляет домашним: «Я поработал, хватит, больше не могу», — ложится в постель, 
приткнувшись к стене, и ничто его уже не поднимет, пока ситуация не разрядится: 
типичная реакция меланхолического шизоида.
    Но здесь же и холеричность: странный, крутой, суровый, деловой, настойчивый,
 хороший служака, раздражительный, драчун, скандалист, «скверный характер» — 
так описывали русские психиатры Юдин и Детенгоф шизоида экспансивного. Среди 
этих последних попадаются и шизотимические гипоманьяки. На низких 
интеллектуально-нравственных уровнях это вихреподобные странные личности, 
всегда взвинченные, нигде не уживающиеся, носимые по свету как перекати-поле. 
Графоманы, отчаянные склочники и сутяги, могущие покрыть своими письмами и 
заявлениями всю поверхность земного шара. Они воюют за принципы, совпадающие 
или не совпадающие с их личными интересами, но всегда принципы. В патологии это 
агрессивные параноики, бичи политических систем и кресты психиатрических 
больниц.
    (Паранойя (буквально: «околоумие») — психопатологическое состояние, главная 
черта которого наличие некой бредовой системы; содержание ее может быть самым 
разнообразным; параноический бред может уживаться с самой реалистической 
ориентировкой. Критерий (бред или не бред) задается социально-исторически.   
Возможна   коллективная   паранойя.)
    Самые страшные из параноиков готовы ради осуществления своих бредовых 
планов перерезать горло всему миру. Но Кречмер блистательно разглядел под их 
неостановимой наступателыюстью микроскопическое «астеническое жало» — ранимость 
и болезненную чувствительность, а у хрупко-мимозных, робко-пассивных — 
обязательный кусочек активной ненависти.
    На более высоких уровнях мы видим одержимых борцов за правду и