запечатанного, развертка и воспроизведение – как показ киноленты.
    И вот уже начинается перевод воспоминания в состояние – возвращение, 
воскрешение пережитого на уровне психики и физиологии. Есть память у тела. Есть 
она и у сердца…
    Пользуясь элементами гипнотехники и с большой помощью музыки мы с А.Н. 
старались переживательно вспоминать лучшее из ее жизни – те состояния, когда в 
груди было чувство приятное, когда сердце работало легко, радостно, когда 
свободно дышалось… Постепенно пробудили добро к жизни – А.Н. почувствовала себя 
гораздо увереннее, стала смелей двигаться, ходить все быстрее и дольше, играть 
в бадминтон, встала зимой на лыжи…
    Сейчас ей уже 80, и она здоровее, чем была в 60.
    Пятачок безопасности
    Страх смерти, удушающий страх… Мучаясь этим в свои плохие времена, а в 
хорошие стараясь помочь множеству страдальцев, я долго не мог добраться до 
корневой сути, до основания…
    У когото в недавнем или далеком прошлом – эпизоды действительной угрозы: 
сердечнососудистые кризисы, травмы и шоки. Но тот же парадокс: чем серьезней, 
чем ближе был человек к смерти – тем меньше, как правило, остаточный страх. 
Иногда всю драму многолетней танатофобии (танатос – погречески смерть) 
провоцирует какаянибудь случайная дурнота или просто – узнал, услышал: с 
кемто произошло…
    Страх «этого» (танатофобики боятся и самого слова «смерть») и 
признакиощущения обычно меняют порядок следования на обратный. Не признаки 
«приближения» вызывают страх, а наоборот!..
    ГИД – Вот именно, у меня точно так…
    ВЛ – Потомуто многие быстро доходят до «страха страха» – отгораживаются 
ото всего, что может вызвать хоть малейший намек… Сосредотачивают всю свою 
жизнь на пятачке условной безопасности. «Борьбой за здоровье» лишают себя 
здоровья, «борьбой за жизнь» отнимают жизнь…
    Была у меня пациентка, еще далеко не пожилая женщина, восемь с лишком лет 
прожившая в паническом ожидании смерти. Началось с эпизода головокружения и 
предобморока на улице, стала бояться открытых пространств – это называется 
агорафобией – и перестала ходить по улицам одна, только в сопровождении. Через 
некоторое время в душном метро, во время технической остановки поезда между 
станциями тоже стало нехорошо – сердцебиение, дурнота, страх смерти…
    Ничего катастрофического не случилось, вполне живой добралась до дома, но с 
этого дня стала бояться уже и закрытых помещений – транспорта, лифта – 
присоединилась, медицински говоря, клаустрофобия. Бросила работу. А вскоре 
скоропостижно скончалась от сердечного приступа одна пожилая родственница. 
После известия об этом у пациентки началась неотвязная боязнь смерти. Буквально 
привязала себя к домашнему телефону, чтобы в любой миг можно было вызвать 
«скорую».
    Но однажды случилось так, что все родные разъехались, верный заботливый муж 
слег в больницу на срочную операцию, а телефон целую неделю не работал – 
стряслось чтото на АТС.
    За это время больная выздоровела. Вдруг сама явилась ко мне сияющая, с 
бутылкой, с цветами. «Доктор, я в полном порядке. Больше ничего не боюсь». – 
«Позвольте, но как же так?» – «А знаете, когда уже совсем не на кого надеяться, 
то остается только либо помереть, либо выздороветь. Мой организм выбрал 
выздоровление. Оказывается, он был симулянтом. Но я об этом не знала…»
    Вот тебе на, думал я. А ято, тупоголовый, почти полтора года промучился – 
убеждал всячески, гипнотизировал, пичкал лекарствами, пытался вытаскивать чуть 
не силком на прогулки – казалось, вотвот, еще одно усилие…
    – Такие пациенты не поддаются гипнозу?
    – Наоборот, поддаются со всем возможным усердием, входят в самые глубокие 
трансы. Только вот лечебные результаты предельно скромны.
    Повышенная гипнабельность – оборотная сторона медали совсем иной… 
Подсознательно танатофобик желает не вылечиться, а только лечиться, лечиться, 
бесконечно лечиться. Вот почему так трудно, долго и нудно лечатся и 
клаустрофобии, и агорафобии, и всевозможные ипохондрии.
    Как ни посмотришь – рядышком с таким пациентом или пациенткой находится 
ктото дееспособный, заботливый и послушный – супруг или родитель, верная 
подруга или доктор…
    Внутри у этих милых и, кажется, вполне разумных созданий сидит, неведомо 
для них, вампиричный младенчик – слепой вроде бы, но и страшно зоркий – мертвою 
хваткой моментально вцепляющийся во всякого, кто подаст им хотя бы малейшую 
надежду на иждивенческую, халявную безопасность.
    – Да, знаю и по себе: под предлогом боязни смерти очень удобно прятаться и 
от жизни. Сама твоя «должность» больного страхом и оказывается пятачком 
безопасности. С вами такого, наверное, не бывало.
    – Зря так думаете, я не герой. Пережил и ужасы «приближения», и кошмарную 
унизительность страха, похожего на судорогу утопающего, тянущего ко дну своего 
спасителя. Нюанс в том, что спаситель этот не ктонибудь, а ты сам…
    «Смертность стопроцентна…»
    – Что помогало в такие моменты?
    – Как и при всех страхах, Доктор Торобоан. Роль такового сыграл для меня, 
помню, однажды мой друг Юлий Крелин, хирург и превосходный писатель.
    Встретились мы случайно в московском Доме писателей. Сидели в фойе, болтали.
 Вдруг резко мне поплохело, почувствовал, что вотвот… (В то время 
действительно болел сильно.)