И поскольку, как я уже сказал, я могу переключать эти программы, не умея — 
увы! — найти середину, я постоянно нахожусь на «первой программе», дабы на мне 
не ездил кто попало, дабы не раздать по дороге купленные домой продукты, не 
купить на всю стипендию цветов девочкам в группе и проч.
    Вот, видимо, и все. Я хотел вам сказать, что книга ваша любопытна, но не 
для всех пригодна.
    N. N.
    N. N.!
    Благодарю за искренность.
    Несомненно, книга моя не для всех, я и сам кое-чего в ней не понимаю. Зато 
ваше письмо написано с редкой ясностью и тем более ценно, что исходит от без 
пяти минут доктора.
     «Я не всегда таков» — начнем сразу с этого.
    Ваша «вторая программа» — то, что вы описали как превращение в любящего 
альтруиста, — смахивает на захудалый невроз. Или, если уж по-телевизионному: 
переключались вы на канал ненастроенный, со множеством искажений. И все-таки 
кое-что видно.
    Позвольте уверить: в любви вы нуждаетесь, как всякий смертный, и сверх того.
 Любить способны и жаждете. Но БОИТЕСЬ.
    От боязни этой и загоняете себ? планомерно в «монстры», в циничный эгоизм, 
и, как вам кажется, успешно. А я вижу (тут не требуется особой 
проницательности), что и быть циником — не выходит у вас, разве что на троечку 
с плюсом. Похоже, да: откровенно рассудочны; к женщине применяете товарные 
термины «достаточное количество», «наличие на данный момент»... Дитя вы, дитя.
    Какой же порядочный циник сознается себе, а тем более другому, что черств? 
Что прощают ему то, что прощать нельзя? Что есть женщины хорошие, любящие? 
Неужели признает существующей какую-то там преданность?
    Завершенный циник, позвольте вас просветить, обязан еще и быть лицемером. 
Размахивать флагом морального кодекса, произносить речи, сморкаться в платочек. 
А вы что же отстаете?..
    Почему выбрали медицинскую профессию, я не спрашиваю.
    ...Топчетесь где-то в прихожей своей души и пытаетесь судить о том, что 
происходит в доме.
    Не ощущаете переживания и сочувствия близким. Верю. Но не верю, что не  
способны   ощущать.
    Когда человек много курит, он не воспринимает запахов и пребывает в 
уверенности, что таковых не имеется. Однако стоит бросить хоть на полдня... 
Задымленность часто принимается за отсутствие чувств.
    Сопереживание, как и любовь, — состояние неуправляемое: либо есть, либо нет.
 Родственно рефлекторному подражанию, заложено в инстинкт (и не только у людей) 
и столь же непроизвольно включается, сколь и отключается. Причина: чрезвычайная 
энергоемкость.
    Любой честный врач скажет вам: сопереживание больному — по большей части 
помеха делу, не помощь, а вред. Массу душевных сил приходится тратить как раз 
на попытки если не подавить, то нейтрализовать его. Выручает и привычка, и 
утомляемость. У тех, кто профессионально связан с самыми тяжкими страданиями, 
сопереживание обычно наглухо отключено, будто и не было.
    Работают без сопереживания. Работают с СОСТРАДАНИЕМ.
    Спросите: а в чем разница? Что такое сострадание?..
    Сопереживание, ставшее знанием.
    ЗНАТЬ о своей способности сопереживать несравненно важней, чем сопереживать.
 Сопереживать — дело личное, как боль в животе. Нуждаются все только в 
сострадании.
    ...Не горевали о потере матери. Утверждаете, что никогда ее не любили.
    Верю: не горевали. Но я не верю, что вы никогда не любили маму. Такого быть 
не может, исключено. Все равно что «никогда не рождался».
    В любом детском доме спросите: сирота, никогда не знавший матери, сирот с 
рождения, все равно любит мать, которой никогда не видел.
    Образ, впечатанный в родовую память. Лик, несомый таинственными 
манускриптами.
    Любовь к матери прирожденна в каждом. Без любви этой невозможно не только 
душевное, но и физическое развитие. Уже предуготовленная, любовь эта при 
общении с матерью или женщиной, ее заменяющей, просыпается, как зародыш, — и 
растет, развивается, проходит множество стадий...
    Родители — лишь ближайшие ниточки бесконечной ткани Бытия. Вас родила не 
одна ваша мать, а великое множество — столько, сколько прошло поколений от 
Матери всех людей, которую мы не знаем, но помним жизнью и чтим в каждой 
женщине, любим в каждой, которую любим. Возрождаясь, любовь эта идет сквозь 
сонмы поколений, от начала начал — неуничтожимая, вечно детская.
    Но как растения могут хиреть и вянуть, как зародыши спят в зимнем холоде...
    Не знаю, как складывались ваши отношения, но, думаю, смог бы и без 
дополнительных сведений нарисовать психологический портрет вашей мамы. Она была 
внутренне одинока, несчастна. Жила какою-то узкой, заавтоматизированной частью 
своей души. У нее были тяжелые отношения с собственной матерью. Задымленность 
давняя и глубокая.
    Вы забыли, как любят мать, она умерла для вас раньше своей физической 
смерти. Но еще может ожить — явиться; может быть, и явилась уже — в лице этой, 
прощающей то, что прощать нельзя...
    Вы не были равнодушны, пока не случился какой-то слом. Пока мы малы, 
переживания наши девственно-буйны, слепяще-ярки, пронзительны — и тем быстрее