что, просто выгонит вон со сцены, к чему возиться.

Г А АР А 2: ШОРИЩИЯ Гипноз
279
А что такое с Антоном?!.. И он качается. Не глядя на девушку, повторяет все ее 
движения и мимику с абсолютной точностью — медиумирует...
Я уже поднялся, чтобы взбежать на сцену, как вдруг произошло нечто 
фантастическое.
Антон поднимается в воздух... Мне это, конечно, привиделось, показалось, я тоже 
был не в себе...
Поднимается — и — медленно плывет в глубину сцены — к роялю...
Берет несколько аккордов.
Еще. Еще.
Все поднимают головы.
Оргаев смотрит окаменело: узнал.
Девушка открывает глаза: проснулась.
Антон играет.
Я помню эту музыку. Она не состояла из нот. Это была Свобода. Пробудились все, 
один за другим. Несколько человек подошли к роялю. Другие начали двигаться в 
такт музыке — легко, радостно, осво-божденно... Улыбаясь, пошли со сцены...
В этот только момент Оргаев вышел из оцепенения и, брызнув потом, взревел диким 
голосом: «Сто-о-о-пН. Стоя-а-ать!!.. Спа-а-ать!!..»
Никто не обратил на это внимания.
Дальше смутно... Я погрузился в музыку Антона и утратил ощущение времени...
Оргаев бросается за кулисы. Антон играет. Сцена пуста. Занавес. Музыка 
продолжается.
Тишина. Лавина аплодисментов неизвестно кому.
Не помню, как возле меня очутился Антон:
— Я ему ее вернул... Вернул ту дурацкую клятву, нашей кровью подписанную и его 
краской. Вот и исполнилось им самим...

СКРОЗМЯК 250
виртуоз
Эта глава объясняет, что же произошло в конце предыдущей.
Публикатор. Будучи, к своему прискорбию, человеком, далеким от искусства, я 
долго сомневался, стоит ли, с позиции широкого читателя, находящегося в том же 
положении, включать в издание эту часть лялинско-го архива. Хранится она 
отдельно, в драной черной нотной папке, на которой рукой Лялина жирными 
белилами нарисован огромный скрипичный ключ.
На обороте обложки — кусочек стиха:
...на перекрестке лиц и улиц душа и музыка сомкнулись и прежде губ и раньше рук 
(...) звук
(Зачеркнуто, но разобрать можно: «все сладил»).
Кроме обрывочных рукописей, не везде внятных, здесь есть нотные тексты (в 
основном, как пояснил доктор Павлов, наброски пьес, рожденных в медитациях) и 
несколько любительских аудиозаписей, сделанных в разных местах.
Прослушивание решимости не прибавило: одно дело — личное впечатление, другое — 
оценка более или

ГЛАЗА 3.  &ИГГУ03
2?\
менее объективная. Некоторые пьесы понравились мелодичностью и прозрачной 
простотой, другие зацепили острым ритмом; третьи, на мой слух, чересчур сложны, 
многозвучны — единственное, что я в них уловил, это чрезвычайная беглость 
пальцев.
Интересными показались записи с участием других инструментов, и среди них — два 
свежо звучащих дуэта фортепиано и скрипки.
Я спросил доктора Павлова, кто скрипач. Со смущением, не поддающимся описанию, 
коллега ответил:
—  Скрипачом-любителем был мой отец, школьный учитель математики. Поздними 
вечерами уединялся со старенькой «Маджини»... Пытался учить музыке и меня, но я 
едва дотянул семилетку. Опомнился лет в семнадцать, затосковал. Если бы не 
Антон, с аналогичной историей вышедший в другое измерение...
—  Будет скромничать, доктор, кто в каком измерении, история разберется. 
Скрипач, стало быть, — это вы, так и пишем.
—  Антон уже на шестом курсе задумал и начал понемногу набрасывать книгу о 
музыке и человеке... Музыке и психике... Музыке и душе... Лишние какие-то слова,
 даже слово «музыка» — лишнее...
Поиск вел с разных сторон: ездил в культурологические экспедиции, наблюдал за 
детьми и взрослыми, рылся в библиотеке, собрал необозримый материал по 
звуковому общению в природе и воздействию музыки на живое; по истории музыки и 
ее врачебному применению... Литературный вид успел придать только нескольким 
фрагментам.
После этого разговора все стало немного понятнее.
Наброски Лялина привожу вперемешку с пояснениями д-ра Павлова и моими вопросами.


252
СКВОЗНЯК