выборочного изъятия и комментирования. Редкое везение — цензор-помощник.
Ну вот, собственно, и все, роман начат, процесс, как говорится, пошел. Кстати, 
кусочек стихотворения, приведенного выше — насчет визга, крючьев, помоев, 
запоев и их научного обоснования — взят из этой вот папки, и можно уже назвать 
имя ее настоящего, уже настоящего заполнителя.
Антон Юрьевич Лялин. Врач, психолог, писатель, ученый, поэт, музыкант... Он 
самый, вы уже вспомнили. Я его знал давно — психотерапевты и психиатры в 
некотором смысле все из одной деревни; мы даже одно время дружили и 
сотрудничали; кое-какие плоды нашего сотворчества просочились в мои книги, 
Антон Юрьевич был в них закамуфлирован под фамилией Кстонов, пришлось для 
правдоподобия этой странноватой фамилии сочинить небольшую легенду...
Внешность и здесь оставим ему все ту же, без выпен-дрясов: 176/69 — конституция,
 как выражаются собаководы, сухая и крепкая, лысоватый шатен, глаза цвета 
темно-бутылочного, лицо неприметное, но с богатой мимикой — типаж, ценимый 
нынешними режиссерами за пригодность практически для любых ролей.
Да, Антон Лялин — персона довольно известная: автор нескольких знаменитых 
книжек, как-то: «Молнии мозговых миров», «ИЗ правил для утопающих», «0:0 в нашу 
пользу» (руководство по рукоприкладству для суперменов), «Самоучитель игры на 
нервах для самых маленьких» ) и т. д. — вы узнаете, да?
Дальнейшее просто. По праву Публикатора я привожу из лялинского архива разные 
материалы, иногда комментируя их вместе с доктором Павловым.
т

ГААРА I: КАЛГАН
165

Этот вот стих в папке был чем-то вроде послесловия к мемуарному отрывку, далее 
следующему. Мне показалось, что лучше сделать его вступлением.
Кто уверил тебя, что память — собственность головного мозга? Вот картина - 
достать, обрамить. Кинопленка — пока не поздно, уничтожить, забыть... Ошибка. 
Память — это учреждение, создающее жизнь. Все зыбко, только память тверда. 
Рождение производится памятью. Снами вечность пишет свой многотомник. Смерти 
нет. Только жизнь и память, только память и жизнь, запомни. Наслаждаясь земною 
пищей, на портрет в орденах и румянах не надейся. Тебя отыщут, в одеялах твоих 
безымянных обнаружат остатки спермы, оживят засохшие гены. Ты проснешься. 
Сосуды, нервы, словно школьники с перемены, побегут на урок...

СКРОЗМЯК
166
куинбус флестерин
—   Мир не тесен — дорожки узкие, вот и встретились. Коллеги, значит. На 
третьем? Придешь ко мне практикантом. Гаудеамус!..
Психиатр из нашего мединститута. Вот уж не помышлял о знакомстве, да еще в 
питейном заведении, в этой стоячей рюмочной...
—   Мечтал хирургом, да куда однолапому. Пришлось — где языком работают... Зато 
клиника наша всюду... Вон приятель с подбитым носом, видишь? Из депрессии 
вылазит посредством белой горячки. Через месячишко пожалует ко мне в буйное...
«Куинбус Флестрин, — вспомнилось из любимого «Гулливера». — Куинбус Флестрин, 
Человек-Гора».
—  Там буду в халате, «вы» и «Борис Петрович Калган». Здесь — «ты» и «Боб», 
покороче.
—  У нас во дворе кричали: как дам по калгану!
—   Во-во, голова как котелок, голая — вот такая. А еще цветок, корень вроде 
жень-шеня, ото всех хворей. Батя, сапожник рязанский, болтал, поддамши, будто 
предки наши калгановый секрет знали, знаха-рствовали... Бокс ты вовремя бросил 
— мозги нокаутами не вставишь, а потерять пару извилин можно...
Как он узнал, что я занимался боксом?..
Правая рука этого громадного человека была ампутирована целиком, левая нога — 
от колена. Протез. Костыль. На лысом черепе вмятины, вместо правого глаза шрам. 
Голос низкий, золотистого тембра.
Через пару секунд я перестал замечать, что у Боба один глаз. Выпуклый, то 
серо-сиреневый, то кар-минно-оранжевый, глаз был чрезвычайно подвижен; не помню,
 чтобы хоть одно выражение повторилось.

/67
В пространстве вокруг лучился мощный и ровный жар, будто топилась невидимая 
печь, и столь ощущалось, что серьезность и юмор не разграничиваются, что 
хотелось наглеть...
—   Обаяние, — предупредил он, стрельнув глазом в рюмку. — Не поддавайся. А ты 
зачем сюда, а, коллега? Я тебя приметил. Зачем?..
—   Ну... Затем же, зачем и...
—  Я? Не угадал. Научная, брат, работа. По совместительству. Сегодня, кстати, 
дата одна... Это только глухим и слепым кажется, что за одним все сюда ходят. 
Этот, сзади, через стойку от нас — завсегдатай — знаешь, какой поэт!.. Помолчи, 
вслушайся... Голос выше других...
И вправду — над пьяным галдежом взлетали, как ласточки, теноровые рулады, 
полоскались у потолка, вязли в сизой какофонии: «...тут еще Семипядьев 
повадился... Художник, он всегда ко мне ходит. Ну знаешь, во-во, распятия и 
сперматозоиды на каждой картинке... Да видал я их выставки, подтереться нечем...
 Слушай, говорю, Семипядьев, поедем вместе в сожаление, ночной курорт на