не успевший вовремя поесть, совсем не тот, что накормленный, и голодный сам 
себя, сытого, не разумеет; если иметь в виду, что голодный невыспавшийся совсем 
не то, что выспавшийся, но поевший, то сложность общей картины приобретает 
зловещие очертания. И однако, без шуток, все это нужно знать, чтобы понять и 
почувствовать пределы сознательного самоуправления. И у себя, и у других.
      Обратите же внимание на срединную точку между Оживлением и  Покоем. Это 
Точка Равновесия, достичь ее непросто, но допустим, сейчас, читая эти строки, 
вы находитесь именно в ней, допустим, это точка сосредоточенности. Что вам 
мешает, не выпуская из рук книги, закрыть глаза и перейти в столь желаемую для 
многих область покоя?  Книга? Но это не такая уж большая помеха: и оживление и 
покой суть легкие качания маятника активности в пределах каждодневного 
бодрствования, и воля здесь царствует наравне с обстоятельствами. Вполне можно 
продвинуться и на следующую ступеньку,  подальше: если покой достигнут, 
нетрудно перейти в расслабление. На фоне оживления, если вы не утомлены, не 
больны и не огорчены, почти сама собой возникает бодрость. Расслабившись, легко 
задремать...
      – Как бы не так! – слышу. Верно, для многих и простое расслабление, и 
обычное сосредоточение – тяжкие проблемы, о том и речь...
      Но дальше – как трудно дальше! Какие-то упрямые внутренние заслоны – чем 
ближе к крайностям, тем сильнее – отгоняют волю обратно, назад, к серединке. 

– 26 –

И правильно делают – отгоняют, если нет внутренней расположенности. Разумеется, 
если вам адски хочется спать, но вы бодрствуете, потому что надо, – стоит 
только прислониться... И конечно, если вы до предела взвинчены, но изо всех сил 
сдерживаетесь, стоит кому-нибудь...
      Тогда уже трудно выйти, трудно вернуться... Тогда – только ждать пока 
отыграется (откричится, отвоюется, отоспится, кончится приступ) или прервать 
насильственно, импульсами извне, химией. Человек, провалившийся в сон, 
самобеспомощен, как и человек, бьющийся в судорогах, охваченный  исступленной 
яростью,  страстной любовью, отчаянной паникой, глубочайшей тоской.
      Есть изречение: «Недостаточно встать, надо еще и проснуться». По утрам, в 
часы «пик», в городском транспорте можно лицезреть немалое число непроснувшихся 
товарищей, на первый взгляд вполне бодрых. Автор не советует с ними связываться 
именно по причине тесной связи двух маятников – тонуса и настроения: инерция 
одного влияет и на другой, даром что утро вечера мудренее.
      Все биомаятники действуют инерционно. Все они в силу животной древности 
работают  грубо,  неопределенно-избыточно; неуклюже-косные, они  не  поспевают 
за переменой тонких сознательных указаний, которые, в свою очередь, не 
поспевают за жизнью. И когда маятник эмоций, например, в рядовом эпизоде 
выяснения отношений, перескакивает в зону неуправляемости, происходит 
предательский переворот, смещаются  координаты, ценности меняют свой порядок. 
Почему, спрашивается, человек, вполне сорокалетний в библиотеке или на улице, 
на работе оказывается юнцом, с женой не тянет выше подростка, со своими детьми 
сам ребенок, и притом упрямый и глупый, а заболев, делается младенцем? Почему в 
ответственных массовых ситуациях кое в ком из нас оперативно включается 
обезьяна, а в ситуациях обостренной борьбы за существование – крокодилы, удавы, 
саблезубые тигры, а также моллюски и прочая симпатичная живность? Что 
происходит с ценностями, столь многократно объявляемыми и утверждаемыми?
      Наверное, вот что: разогнавшиеся маятники гасят их кратковременными, 
сиюминутными, но могучими 

– 27 –

значимостями. Приходится думать, что ценности и значимости внутри нас суть 
нечто различное, хотя и взаимосвязанное. Ценность, как бы она ни была 
субъективна, я могу с чем-то сравнить, выразить, осознать, пусть даже и 
запоздало («что имеем не храним, потерявши плачем»), а значимость... Здесь уже 
начинаются жесты и междометия. Примем такое определение: ценность – это 
осознанная значимость, а значимость – подсознательная ценность. В самом деле, 
внутренние ценности измеряются точно так же, как и ценности внешние, 
материальные – сравнением с эквивалентами («здоровье дороже денег», «свобода 
дороже жизни»); но значимости таких измерений иметь не могут; они измеряются 
нашими внутренними состояниями, они сами суть эти состояния. В речи ценности, 
худо-бедно, выражаются словами, значимости – интонациями.  Какова для вас 
внутренняя ценность ботиночного  шнурка? Вероятно, близка к нулевой. А если вы 
опаздываете к поезду, а шнурок рвется?.. Ценность стакана воды? А значимость в 
пустыне, при страшной жажде?..
      Если ценности и значимости совпадают, то человек целен, гармоничен и 
искренен, по крайней мере перед собой.
      Если рассогласуются – возникает душевный конфликт, противоречие чувств и 
разума, внутренняя дисгармония. В обыденной жизни такая дисгармония, впрочем, 
встречается на каждом шагу и, если только не превышает известной степени,  
считается нормальной: наиболее же обнаженные картины являются патологией. В 
психиатрии известны состояния так называемого «болезненного бесчувствия»: 
пациенты жалуются, что они не способны ни любить, ни страдать, весь мир утратил 
краски, все безразлично: но от самого этого состояния они испытывают жестокие 
муки, обвиняют себя в холодности и бездушии, ненавидят себя...
      Очевидно, в  этих состояниях отказывает именно аппарат значимостей, но