Я пары палучаю нарошна ни фраир я ни дypaк я блатной сам с сабой 
разбирус блять и с вами законна бес хулегансва че за жись мая кодла мине 
ставить пять сплюсам и пшли вы на хир.
        Кодла - это компания аборигенов Заединичья. Ермила входил в клан 
«колявых», известный своей свирепостью и то объединявшийся, то враждовавший с 
киксами. У колявых водились ножички («перья»), в ходу были огрызки опасных 
бритв. Через посредство Ермилы и я был вхож в это сообщество, когда-нибудь 
расскажу...
        Сейчас только деталь: Ермила, похожий, как я сказал, на Есенина, писал 
втайне стихи. Однажды он показал мне замызганную тетрадку...
        
        Васмое марта
        
        Мама мама я всех абижаю мама я никаво ни люблю
        ночю сам сибе угражаю сам сибя я па морди да кpoвu бью
        мама мне дали звание хулегана я хужи фсех я дypaк и гавно
        ихнее щасте што нету нагана ани фсе баяца а мне все равно
        мама миня приучают пapяткy завуч клавдюха клипaит грихи
        кaдa я умру ты найдеш титpaткy и прачитаиш маи стихи
        мама я ни тaкoй бизабразник мамачка лучше всех эта ты
        мама прасти што на этот пpaзник я ни принес цвиты
        
        Есенина Ермила никогда не читал, а писал точно как говорил, игнорируя 
орфографию и пунктуацию. Несколько раз уличаем был в кражах: воровал завтраки, 
ручки, карманные деньги; однажды вытащил половину зарплаты у физкультурника - 
то, что взял только половину, его и выдало, и спасло. Потом в каждой краже 
стали подозревать его, и на этом некоторое время работал какой-то другой 
маэстро, пожелавший остаться неизвестным.
        Первым ученикам не было от Ермилы прохода; очкарика Краснова сживал со 
свету, заставлял бегать на четвереньках. Клячу тоже доставал: дразнил всячески, 
материл, подставлял подножки, изводил «проверкой на вшивость»... Сдачи не 
получил ни разу, и это его бесило. «Ну что ж ты, Водовоз? Хоть бы плюнул. У!.. 
Дохлый ты мудовоз».
        И однако, когда Академик рассказывал что-нибудь общедоступное или играл 
на пианино, Ермила слушал с открытым ртом и первый бежал смотреть его рисунки и 
куклошаржи. Когда же я попросил его оставить Клячу в покое на том основании, 
что он мой друг, - вдруг покраснел и, накалив глаза добела, зашипел:
        - Хули ты петришь?.. Может, ему так надо, законно, понял?! Может, ему 
нравится! Может, я тоже, понял...
        
       Усталость на спуске
        
        Кастет, прости, прошу, пойми и прости! Из -за меня развалился вечер, я 
виноват, но, поверь, я не хотел этого, ушел просто из-за бессмысленности...
        Не свою музыку можно слушать какое-то время , но потом это становится 
исчезновением. А бутылочка с поцелуйчиками... Ты мастер сдерживать тошноту, 
только зачем, Кастет?..
        Я обещал рассказать тот повторяющийся сон ПРО ТЕБЯ - да, я в нем 
становлюсь почему-то тобой...
        Ты идешь в гору, к вершине, она зовет, ты не можешь не идти, она тянет..
. Идешь с попутчиками, дорога все кручe, попутчики отстают, остается только 
один - ты с ним говоришь... и вдруг обнаруживаешь, что язык твой ему непонятен..
. Попутчик говорит: «Обрыв, видишь? Дальше нельзя». Исчезает... А ты 
карабкаешься - дороги уже нет, только скалы и ветер пронизывает... Чтобы не 
было страшно, говоришь сам с собой... и - обрыв!
        Твой язык становится непонятным тебе самому. Вершина осталась в 
недосягаемости... И тогда ты прыгаешь вниз, в пропасть, Кастет, - и вдруг ты 
летишь - ты не падаешь, ТЫ ЛЕТИШЬ!..
        Одно из его посланий после очередной нашей ссоры.
        К восьмому классу Академик еще не сильно вытянулся, но уже приобрел 
черты нежной мужественности: над детским припухлым ртом появилась темная 
окантовка; волна вороных волос осветила выпуклость лба; глаза под загустевшими 
бровями - две чашки свежезаваренной мысли -обрели мерцающий блеск и стали 
казаться синими. Притом, однако же, несколько ссутулился, стал каким-то 
порывисто-осторожным в движениях...
        Когда я, как бы между прочим, поинтересовался, не имеет ли он еще 
определенного опыта и не собирается ли перейти от теории к практике, он вскинул 
брови и легко улыбнулся. - «Пока сублимируюсь». - «Это еще что?..» -«Подъем 
духа энергией либидо». - «Либидо?..» - «Ну, влечение... Питаешься, как от 
батареи. Стихи, музыка, мысли... Хорошее настроение, если справляешься». - «А 
если не справляешься?» -«Ну тогда... как можно реже и равнодушнее». - «А 
девчонки... а женщины? Ты что, не хочешь?..» - «Ну почему же. Только со своей 
музыкой, не с чужой... Имею в виду маловероятную любовь». - «Маловероятную?..» 
-«Примерно один шанс из миллиона. А все прочее сам увидишь... скука». - 
«Вообще-то да, в основном гадость. А все-таки... А вот иногда во сне...» - 
«Физиология, не волнуйся. Во сне, если только не боишься, можешь узнать очень 
многое...»
        Я еще просил его иногда кое-что переводить с запятерского. Один раз, 
помню, назойливо пристал с требованием объяснить, что такое «гештальт». Как раз 
в это время я увлекался лепкой и ощущал в этом слове тяжесть растопыренной