Другой весьма действенный прием состоит в том, что некий субъект, назовем 
его А, встретившись с субъектом Б, ошарашивает своего собеседника совершенно 
голословным заявлением, которое для пущего эффекта должно быть достаточно 
агрессивным и в то же время довольно туманным — скажем, типа «Знаешь, я сегодня 
вспомнила об од-
    ном твоем поступке и утаено расстроилась, но потом решила, зачем бередить 
старое?..» Если Б наберется смелости и полюбопытствует, о каком таком, черт 
побери, поступке идет речь, то А может ловко вывернуться из, казалось бы, 
безвыходного положения, парируя удар следующим образом: «И ты еще спрашиваешь?! 
Другой на твоем месте хотя бы помнил... Что ж, по крайней мере ты еще раз 
показал свое истинное лицо». Этот прием имеет славную историю, ибо его еще с 
незапамятных времен с огромным и неизменным успехом использовали в отношении 
так называемых душевнобольных. Некоторое представление об этом дает сцена, где 
Розенкранц и Гильденстерн пытаются по приказу короля выяснить, «какая тайна 
мучает»33 Гамлета. Когда Гамлет замечает: «В ваших глазах есть род признанья, 
которое ваша сдержанность бессильна затушевать»34, и стремится выяснить, с 
какой же целью появились в Эльсиноре его бывшие университетские товарищи, те 
обращаются к дешевым, но испытанным ответам вроде «Что нам сказать, милорд?», 
или «С какой целью, принц?»35, или, наконец, «Принц, ничего подобного не было у 
нас в мыслях!»36.
    Но вернемся к фактам и попробуем себе представить, что может произойти, 
если тот, кого считают так называемым душевнобольным, потребует прямо и без 
всяких экивоков объяснить ему, в чем же заключается его безумие. Сам этот 
вопрос может быть расценен как еще одно доказательство того, что у 
подозреваемого явно «не все дома»: «Если бы вы были нормальным, вы бы прекрасно 
понимали, о чем идет речь...» За этим заявлением стоит четкая и продуманная 
методика, на которой построена практика общения с душевнобольными. Сводится она 
к следующему: до тех пор, пока так называемый пациент молчаливо признает тип 
отношений с окружающими, который можно описать формулой «Мы нормальные, а ты 
сумасшедший», он тем самым соглашается с фактом своего безумия. Однако стоит 
ему поставить эту формулу под сомнение, как само требование дать ему 
разъяснения немедленно превращается в неоспоримый признак душевной болезни. 
После такой неудачной экскурсии из своего собственного мира в среду, где 
обитают прочие человеческие существа, бедняге не остается ничего другого, кроме 
как либо в бессильной ярости рвать на себе волосы, либо вновь замкнуться в 
гордом одиночестве. Но в обоих случаях пациент в конечном счете лишь еще раз 
демонстрирует, насколько серьезно он болен и как правы были в своих подозрениях 
окружающие. Термин «довести другого до сумасшествия» был введен в научный 
оборот Гарольдом Ф. Серлзом37, однако методика эта была хорошо известна еще 
Льюису Кэрроллу38. В своей книге «В Зазеркалье» он описывает, как Черная и 
Белая королевы обвиняют Алису в стремлении говорить наперекор, объясняя это ее 
душевным состоянием: «— О, уверяю вас, я без всякого умысла...— начала было 
Алиса, но ее нетерпеливо перебила Черная королева.
    — Вот в том-то и дело, что без умысла! А следовало бы его иметь! Что же это 
за девочка, если у нее нет никакого умысла? Даже в шутке должен быть какой-то 
умысел, а ведь дети, согласитесь, все-таки важнее шуток. И вы не сможете это 
опровергнуть, даже если попробуете обеими руками.
    —Но я не могу опровергать руками,— возразила Алиса.
    — А кто же говорит, что можете? — изрекла Черная королева.— Я ведь как раз 
и сказала, что не сможете, даже если попробуете.
    — Просто она в таком состоянии,— вмешалась Белая королева,— что ей 
непременно хочется что-нибудь опровергать — только она никак не решит, что 
именно!
    — Какой, однако, скверный, несносный характер,— заметила Черная королева, и 
несколько минут все неловко молчали»39.
    В заведениях, которые считаются достаточно компетентными, чтобы исцелять 
подобные душевные состояния, сфера применения этой методики ограничивается 
только изобретательностью тех, кто там служит. Так, например, можно оставить на 
усмотрение пациента решать самому, хочет ли он заниматься тем или иным видом 
трудотерапии или нет. Если пациент с благодарностью отклоняет предложение, его 
с самой искренней заботой попросят объяснить причины. Если разобраться, ответ 
пациента не имеет ровно никакого значения, ибо, что бы он ни сказал, окружающие 
все равно истолкуют это как свидетельство злокозненного сопротивления больного 
тем, кто желает его вылечить, и следовательно, как явление по природе своей 
чисто патологическое. В сущности, единственное, что ему остается, так это 
принять — сознательно и по доброй воле — участие в том виде трудовой 
деятельности, которую сочли для него целесообразной его больничные благодетели. 
Здесь весьма важно, однако, чтобы пациент никоим образом не дал им пронюхать, 
что он соглашается исключительно потому, что понимает: другого выхода у него 
практически нет. Иначе ему все равно припишут внутреннее сопротивление и 
отсутствие сознательности. Его участие непременно должно быть «добровольным» 
(см. главу 10), даже невзирая на тот факт, что своим «добровольным» участием он 
как бы косвенно признает, что болен и нуждается в лечении. В рамках более 
широких социальных систем, смоделированных по принципу закрытых психиатрических 
лечебниц, эта методика известна под малопочетным и весьма реакционным названием 
«промывание мозгов». Дальнейшие размышления на эту тему выходят за рамки целей 
данного скромного пособия, поэтому позвольте мне вернуться к предмету нашего 
исследования и подвести итоги того, что сказано выше.
    Один из полезных и весьма эффективных приемов испортить отношения 
заключается в том, что партнеру предоставляется две альтернативные возможности