Эту тему глубоко разрабатывает японский писатель Кобо Абэ в романе "Чужое лицо".
 Ученый, лицо которого обезображено ожогом, не в силах вынести уродства, 
отчуждающего его от окружающих, делает себе маску, которая почти неотличима от 
нормального человеческого лица. Он думает, что маска даст ему свободу. Подобно 
одежде, маска смягчает индивидуальные различия и делает взаимоотношения между 
людьми более универсальными и простыми. Скрыв облик человека, маска дает 
чувство освобождения от настоящего лица и одновременно от духовных уз, 
соединяющих его с другими. 
Но освобождение, принесенное маской, оказывается мнимым. Как и в пантомиме 
Марсо, маска отвердевает. Из средства защиты от внешнего мира она становится 
тюрьмой, из которой нет выхода. Маска навязывает герою свой образ действий, 
свой стиль мышления. Его личность раздваивается. Коммуникация с самым близким 
человеком – женой – не только не облегчилась, но стала вообще невозможной. 
Герой с ужасом видит в маске черты, совершенно несвойственные его "подлинному 
Я", но уже ничего не может изменить, утешаясь лишь тем, что утрата лица – не 
его личная трагедия, но "скорее общая судьба современных людей". И наконец, 
наступает последнее прозрение: герой осознает, что маска и есть его настоящее 
лицо. "...Я, собираясь изготовить маску, на самом деле никакой маски не создал. 
Это мое настоящее лицо, а то, что я считал настоящим лицом, на самом деле 
оказалось маской..." [16]. Характерно, что о "подлинном Я" героя ни читатели, 
ни сам он ничего не знают. Оно растворилось где-то в многоступенчатой 
саморефлексии. "То, что лежит мертвое в шкафу, – говорит ему жена, – не маска, 
а ты сам... Вначале с помощью маски ты хотел вернуть себя, но с какого-то 
момента ты стал смотреть на нее лишь как на шапку-невидимку, чтобы убежать от 
себя. И поэтому она стала не маской, а другим твоим настоящим лицом" [17]. 
Трагедия не в уродстве внешнего облика, а во внутренней пустоте, не выносящей 
глубоких человеческих связей. "Тебе нужна не я – тебе нужно зеркало. Любой 
посторонний для тебя не более чем зеркало с твоим отражением. Я не хочу 
возвращаться в эту пустыню зеркал" [18]. Уход от людей означает потерю самого 
себя; тот, для кого другие только зеркала, рискует не увидеть в них даже 
собственного изображения (буквально так и произошло с Эразмом Спиккером из 
одноименной новеллы Гофмана). 
Символика Кобо Абэ многозначна. "Маска" – одновременно символ приспособления к 
миру и символ чуждых, безличных сил, навязывающих личности свои законы. Потеря 
героем собственного лица хронологически предшествует изготовлению маски, 
которая должна восполнить эту потерю. Но первое, "природное", лицо было герою 
"дано", маску же он изготовил сам, бессознательно воплотив в ней черты своего 
"подлинного Я". Не воспроизводит ли в таком случае история взаимоотношений 
героя и маски процесс самопознания ценой мучительного освобождения иллюзий на 
собственный счет? Но почему тогда "своим" лицом оказывается "чужое"? Следует ли 
видеть в этом индивидуальную беду (а может быть, и вину) героя романа, или 
такова всеобщая закономерность? 
Характерно, что в конфликте маски и "подлинного Я" маска, обычно выступающая 
как отрицательная сила, почти всегда выходит победителем. Почему? 
Социологически данный конфликт выражает столкновение разных ценностных 
ориентаций: "Я" воплощает ранее усвоенные индивидом моральные и иные принципы, 
маска требования реальной социальной ситуации, заставляющей личность 
приспосабливаться. Но маска сильнее "Я" не только потому, что в ней заключены 
некие социальные императивы. Эти императивы незримо присутствуют и в "Я". 
Психологически сила маски в том, что она обозначает реальное поведение (она 
экспрессивна, выражена в действии, в отношениях с другими людьми), и в этом 
смысле она всегда "подлинна", тогда как то, что индивид считает своим 
"подлинным Я", может быть и иллюзорным. Победа маски над "Я", вину за которую 
индивид возлагает на общество, при ближайшем рассмотрении оказывается 
торжеством его реального поведения над вымышленным, иллюзорным. Маска – 
приспособительный механизм, облегчающий индивиду адаптацию к определенной 
позиции или ситуации. Самосознание" несколько отстающее от практики, сначала не 
признает его частью собственного "Я". Но если образ поведения, символизируемый 
маской, становится устойчивым, повторяющимся, личность не может уклониться от 
его осознания. Индивид вынужден либо реализовать в поведении то, что он считает 
своим "подлинным Я", отказавшись от маски, либо принять маску в качестве своего 
подлинного лица, признав прежний "образ Я" несостоятельным, иллюзорным. Именно 
конфликт показывает, что в человеке "подлинно", устойчиво, а что "ложно", 
поверхностно. 
Но является ли данная трактовка множественности "Я" единственно возможной? В 
свете романтического канона личности множественность "Я" – несчастье или 
болезнь. Герман Гессе, наоборот, считает ложным и патологическим принцип 
единства "Я". Личность – это "тюрьма, в которой вы сидите", а представление о 
единстве "Я" "заблужденье науки", которое ценно "только тем, что упрощает 
состоящим на государственной службе учителям и воспитателям их работу и 
избавляет их от необходимости думать и экспериментировать. Вследствие этого 
заблужденья "нормальными", даже социально высокосортными считаются часто люди 
неизлечимо сумасшедшие, а как на сумасшедших смотрят, наоборот, на иных гениев" 
[19]. "В действительности же любое "я", даже самое наивное, – это не единство, 
а многосложнейший мир, это маленькое звездное небо, хаос форм, ступеней и 
состояний, наследственности и возможностей". Люди пытаются отгородиться от мира,
 замкнувшись в собственном "Я", а нужно, наоборот, уметь растворяться, 
сбрасывать с себя оболочку.."...Отчаянно держаться за свое "я", отчаянно 
цепляться за жизнь – это значит идти вернейшим путем к вечной смерти, тогда как 
умение умирать, сбрасывать оболочку, вечно поступаться своим "я" ради перемен