уничтожает значение несбывшихся" [61]. 
Но реализация того или иного варианта зависит не только от "Я". Романтики 
жалуются на отчуждающее влияние общества, обезличивающее человека, вынуждающее 
его отказываться от своих наиболее ценных потенций в пользу менее ценных. Они 
вводят в теорию личности целую серию оппозиций: дух и характер, лицо и маска (К.
Брентано, Э.Гофман), человек и его "двойник", "тень" (А.Шамиссо, Л.Тик). Это 
делает романтический мир в высшей степени трагическим и вместе с тем 
театральным. 
Отсюда типичное для романтиков "преднамеренное построение в жизни 
художественных образов и эстетически организованных сюжетов" [62]. Разумеется, 
жизнестроительство как подражание определенным образцам не ограничивается 
рамками какой-либо одной исторической эпохи. Еще А.И.Герцен отмечал странное 
"взаимодействие людей на книгу и книги на людей. Книга берет весь склад из того 
общества, в котором возникает, обобщает его, делает более наглядным и резким, и 
вслед за тем бывает обойдена реальностью. Оригиналы делают шаржу своих резко 
оттененных портретов, и действительные лица вживаются в свои литературные тени. 
В конце прошлого века все немцы сбивали немного на Вертера, все немки на 
Шарлотту; в начале нынешнего – университетские Вертеры стали превращаться в 
"разбойников", не настоящих, а шиллеровских. Русские молодые люди, приезжавшие 
после 1862, почти все были из "Что делать?", с прибавлением нескольких 
базаровских черт" [63]. Для культуры романтизма такое жизнетворчество особенно 
характерно, хотя это и противоречит принципу ориентации на собственную 
индивидуальность. 
Подобно буддийскому "недеянию", античному стоицизму, христианскому аскетизму и 
ренессансной всесторонности, романтическая программа поисков "самости" 
подчеркнуто элитарна, обращена не к толпе, а к героям. Романтический канон 
личности был завершением и одновременно началом разложения новоевропейского 
индивидуализма. В первой, героической фазе своего развития философия романтизма 
провозгласила радикальное освобождение всякой личности. 
"Фаустовский человек" громко заявляет о своей самостоятельности и готовности 
взять на себя ответственность не только за свои собственные поступки, но и за 
судьбы мира. Он уверен, что 
Лишь тот, кем бой за жизнь изведан, 
Жизнь и свободу заслужил! [64] 
Но столкновение с суровой действительностью показывает ему ограниченность 
собственных возможностей, вызывая столь же острую неудовлетворенность собой, 
как и окружающим миром: 
Я утром просыпаюсь с содроганьем 
И чуть не плачу, зная наперед, 
Что день пройдет, глухой к моим желаньям, 
И в исполненье их не приведет... 
Бог, обитающий в груди моей, 
Влияет только на мое сознанье. 
На внешний мир, на общий ход вещей 
Не простирается его влиянье. 
Мне тяжко от неполноты такой, 
Я жизнь отверг и смерти жду с тоской [65]. 

<<< ОГЛАВЛЕHИЕ >>> 



Глава пятая
"КРИЗИС ЧЕЛОВЕКА" И СОЦИАЛИСТИЧЕСКАЯ АЛЬТЕРHАТИВА


Освобождение или отчуждение?
Что значит освободить? 
Если в пустыне я освобожу человека, 
который никуда не стремится, 
чего будет стоить его свобода? 
Свобода существует лишь для кого-то, 
кто стремится куда-то. 
Освободить человека в пустыне, 
значит возбудить в нем жажду 
и указать ему путь к колодцу. 
Только тогда его действия обретут смысл. 

А.де Сент-Экзюпери 
Буржуазный гуманизм выступил с утверждением самоценности человеческой 
индивидуальности как творческого начала мира. Но поскольку социальные связи 
между индивидами в условиях капитализма имеют антагонистический характер, 
всеобщность социальной связи оказывается практически всеобщностью 
эгоистического интереса. Так "в прямом соответствии с ростом стоимости мира 
вещей растет обесценение человеческого мира" [1]. 
И гуманисты и романтики полагали, что освобождение человека есть раскрепощение 
его творческих потенций. Но свободная деятельность (самодеятельность) и 
производство материальной жизни при капитализме "настолько отделились друг от 
друга, что вообще материальная жизнь выступает как цель, а производство этой 
материальной жизни труд (который представляет собой теперь единственно