Монтеня, первое издание которых вышло в 1580 г., и "Исповеди" Руссо, 
законченной в 1789 г. [43] 
Если прочесть только оглавление "Опытов", они покажутся бессистемными и 
бесплановыми рассуждениями обо всем на свете. Единственным предметом и стержнем 
является сам Монтень. "...Содержание моей книги – я сам... Но я хочу, чтобы 
меня видели в моем простом, естественном и обыденном виде, непринужденным и 
безыскусственным, ибо я рисую не кого-либо иного, а себя самого" [44]. Однако 
такая установка не заставляет философа ни замыкаться в себе, ни смотреть 
свысока на других. Монтень подчеркивает: "Я выставляю на обозрение жизнь 
обыденную и лишенную всякого блеска, что, впрочем, одно и то же" [45]. 
Прелесть "Опытов" именно в том, что Монтень не пытается создать завершенный, 
целостный автопортрет, отдавая предпочтение минутному впечатлению и не боясь 
быть уличенным в противоречиях. "Я не в силах закрепить изображаемый мною 
предмет. Он бредет беспорядочно и пошатываясь, хмельной от рождения, ибо таким 
он создан природою. Я беру его таким, каков он предо мной в то мгновение, когда 
занимает меня... Я рисую его в движении, и не в движении от возраста к возрасту 
или, как говорят в народе, от семилетия к семилетию, но от одного дня к другому,
 от минуты к минуте... Эти мои писания – не более чем протокол, регистрирующий 
всевозможные проносящиеся вереницей явления и неопределенные, а при случае и 
противоречащие друг другу фантазии, то ли потому, что я сам становлюсь другим, 
то ли потому, что постигаю предметы при других обстоятельствах и с других точек 
зрения" [46]. 
Монтень воспринимает и себя и весь окружающий мир как живой, открытый процесс, 
между автором и его книгой образуется обратная связь. "Пока я снимал с себя 
слепок, мне пришлось не раз и не два ощупать и измерить себя в поисках 
правильных соотношений, вследствие чего и самый образец приобрел большую 
четкость и некоторым образом усовершенствовался. Рисуя свой портрет для других, 
я вместе с тем рисовал себя и в своем воображении, и притом красками более 
точными, нежели те, которые я применял для того же ранее. Моя книга в такой же 
мере создана мной, в какой я сам создан моей книгой" [47]. 
Совершенно иным человеком предстает Руссо в своей "Исповеди". Если Монтень 
подчеркивает свою обыденность, то Руссо с первых же слов заявляет об 
уникальности своего творения и личности: "Я предпринимаю дело беспримерное, 
которое не найдет подражателя. Я хочу показать своим собратьям одного человека 
во всей правде его природы, – и этим человеком буду я. Я один. Я знаю свое 
сердце и знаю людей. Я создан иначе, чем кто-либо из виденных мною; осмеливаюсь 
думать, что я не похож ни на кого на свете. Если я не лучше других, то по 
крайней мере не такой, как они. Хорошо или дурно сделала природа, разбив форму, 
в которую она меня отлила, об этом можно судить, только прочтя мою исповедь" 
[48]. 
Свою уникальность Руссо переживает необычайно остро. Он предпочел бы быть 
забытым всем человеческим родом, чем чтобы на него смотрели, как на обычного 
человека. Исповедь его также призвана быть "произведением единственным в своем 
роде" по своей беспримерной правдивости, "чтобы в нем можно было увидеть душу 
хотя бы одного человека без всяких прикрас" [49]. 
Но разве не сделал этого уже Монтень? Нет, отвечает Руссо: "Я всегда смеялся 
над фальшивой наивностью Монтеня: он как будто и признает свои недостатки, а 
вместе с тем приписывает себе только те, которые привлекательны; тогда как я 
всегда считал и теперь считаю, что я, в общем, лучший из людей, и вместе с тем 
уверен, что как бы ни была чиста человеческая душа, в ней непременно таится 
какой-нибудь отвратительный изъян" [50]. 
Стиль "Исповеди" радикально отличен от стиля "Опытов". Монтень противоречив, 
знает об этом, но не видит здесь повода для гордости. Руссо возводит свою 
внутреннюю противоречивость в достоинство и принцип. Монтень рассказывает о 
некоторых смешных или болезненных свойствах своего характера, например 
повышенной телесной стыдливости, странно контрастирующей с раскованностью его 
речи, как бы между прочим. Руссо подчеркнуто выставляет напоказ все 
неканонические черты и странности своей натуры и биографии. Самораскрытие для 
него важнее производимого впечатления; точнее – желание произвести впечатление 
человека, говорящего о себе все, решительно перевешивает в нем желание 
понравиться. Он самоутверждается через самораскрытие. В отличие от Монтеня, 
который спокойно рассказывает о себе, Руссо свойственны углубленный самоанализ, 
стремление найти истоки собственной личности, понять и объяснить свойства 
своего характера из определенных первоэлементов и специфического их сочетания 
на разных стадиях жизни. Его интересует не миг, а жизнь. "Есть известная 
преемственность душевных движений и мыслей: они последовательно видоизменяют 
друг друга, и это необходимо знать, чтобы правильно судить о них. Я стараюсь 
повсюду раскрыть первопричины, чтобы дать почувствовать связь последствий" [51].
 
В самоисследовании Руссо нет "ненужных" частностей. Чем страннее, необычнее и 
непонятнее поступок или мотив, чем больше проявляется в них рассогласованность 
чувств, мысли и поведения, тем они интереснее. "Сколько ничтожных мелочей 
приходится мне раскрыть перед людьми, в какие подробности, возмутительные, 
непристойные, часто ребяческие и смешные, придется мне входить, чтобы следовать 
за нитью моих тайных наклонностей, чтобы показать, как каждое впечатление, 
оставившее след в моей душе, впервые проникло в нее!" [52]. 
Руссо гораздо глубже, чем кто бы то ни было до него, передает текучесть 
человеческого сознания, вследствие которой индивид может в один и тот же момент 
испытывать противоречивые чувства и по-разному думать об одном и том же 
предмете. Он видит себя одновременно импульсивным и заторможенным, чувственным