обществе последующие поколения запомнят только то, что сообщат им современники; 
иных источников информации, которые сделали бы возможной хотя бы посмертную 
реабилитацию оклеветанного или непонятого человека, не существовало. 
В классических Афинах дело обстояло уже иначе. Сократ не только считал само 
собой разумеющимся, что он "отличается чем-то от большинства людей" (Апология 
Сократа, 35а) [19]. Он активно отстаивал свои убеждения, вплоть до готовности 
умереть за них. "Я вам предан, афиняне, и люблю вас, но слушаться буду скорее 
бога, чем вас, и, пока я дышу и остаюсь в силах, не перестану философствовать, 
уговаривать и убеждать всякого из вас..." (Апология Сократа, 29d) [20] – заявил 
Сократ в своей защитительной речи на суде, проявив тем самым личное достоинство.
 Неважно, что Сократ ссылается не на собственное скромное "я", а на бога. В 
ситуации острого конфликта со "своими" личность во все времена ищет опору, если 
не в божественном авторитете, то в какой-то более значимой общности, выступая, 
например, в новое время от лица революционного класса или прогрессивного 
человечества. Важно, что Сократ берет на себя роль глашатая отвергаемой 
большинством идеи и во имя этого смеет сказать своим гонителям и судьям: "Нет!" 

До сих пор продолжаются споры об идейной правоте Сократа. Неизвестно даже, 
произнес ли он свою защитительную речь, или она была постфактум сочинена 
Платоном. Тем не менее, образ Сократа на вечные времена стал образцом, эталоном 
несгибаемого борца за свои убеждения. 
Наследие античности в интересующем нас личностном аспекте – прежде всего 
постановка вопроса о праве индивида на собственное мнение и более или менее 
самостоятельный выбор жизненного пути. Речь идет именно о праве, а не о 
реальной возможности. Современному человеку понятно, что рабовладельческая 
афинская демократия предоставляла рядовому афинянину очень мало таких 
возможностей, да и не задумывался он об этих ограничениях, воспринимая их как 
естественный закон и волю богов. Тем не менее, его права, а, следовательно, и 
чувство достоинства неизмеримо шире, чем у самого знатного персидского сатрапа. 
А где выбор, там и саморефлексия. 
В принципе древнегреческая культура непсихологична и неинтроспективна. Античная 
литература всегда была литературой обстоятельств, не знавшей проблемы 
формирования и развития личности. Однако за статичностью ее образов, которая 
сегодня кажется слабостью, скрывался "мотив испытания героев на неизменность, 
на самотождественность" [21]. 
Сознание тождественности – самый элементарный, глубинный уровень самосознания. 
В древней литературе с ее любовью к таким приемам, как узнавание, переодевание, 
мнимая смерть и т.д., простая констатация физической тождественности героя 
постепенно переходит в проверку жизнестойкости его самого и его убеждений. Это 
отчетливо про является в античной биографии [22]. 
В древней Греции биография была молодым жанром литературы. Как и скульптурный 
портрет, она возникла лишь в IV в. до н.э., причем долгое время этот жанр 
считался легковесным и недостаточно почтенным. Постепенно биографический жанр 
усложняется. Расширяется круг объектов жизнеописаний. Героями греческой 
биографии были только исключительные люди-монархи, деятели культуры, не 
укладывающиеся в "нормальные" рамки, а также вызывающие любопытство "раритеты" 
(развратники, чудаки, долгожители и др.). Плутарх впервые создает жизнеописания 
обычных людей, отбирая их по гражданственным критериям и подвергая их поступки 
морально-психологическому анализу. Благодаря этому индивидуальная жизнь 
предстает как ценная и поучительная для других, а герои теряют свою 
одномерность. Плутарх не упускает случая, говоря о достойном человеке, указать 
на его недостатки, у дурного – отметить достоинства. 
Хотя биографии Плутарха остаются, по выражению М. М. Бахтина, "энергетическими" 
– характер в них раскрывается, но не формируется во времени, – интерес к 
мотивам поведения возбуждает также вопрос "о допустимости одного и того же 
подхода к своей собственной и чужой жизни, к себе самому и к другому" [23]. Тем 
самым создаются психологические предпосылки для возникновения особого, 
отличного от биографии, автобиографического жанра [24]. 
Повествование от первого лица не было для греков редким или исключительным, как,
 скажем, у китайцев; оно встречается уже у Гесиода. Сохранились и фрагменты 
личных воспоминаний классического периода. Так, Платон в одном из писем 
рассказывает о своей молодости, об отношениях с Сократом и мотивах, побудивших 
его после смерти учителя приехать в Италию. Но в этих текстах, как и в 
позднейших воспоминаниях политических деятелей эллинистической эпохи и римских 
императоров, не раскрывалась индивидуальность авторов, целью здесь служило 
скорее объяснение их роли в определенных событиях, самооправдание или 
самовозвеличение. Субъективно-пристрастные по духу, они сугубо объективны по 
форме: рассказ о делах и событиях ведется как бы со стороны, не сопровождаясь 
раздумьями о себе, критическим самоанализом и т.д. Это не автокоммуникация, а 
сообщение, адресованное другому. К тому же типу можно отнести стихотворные 
автобиографии Овидия и Пропорция, "писательскую автобиографию" Николая 
Дамаскина, "Жизнь" Иосифа Флавия, автобиографические очерки Галена и т.д. Все 
эти сочинения строго функциональны. Николай Дамаскин пишет о себе в третьем 
лице, а пафос галеновской автобиографии выражен уже в ее названии – "О моих 
книгах". Автобиография – не самоцель, а продолжение, завершение или дополнение 
главного дела жизни автора 
Но жанровые особенности древнеримской автобиографии не должны заслонять факта 
повышения в ту эпоху общего интереса к личности. 
Подобно греческому "просопон", латинское слово persona ("лицо") не имело 
специфически-психологического значения. Первоначально оно обозначало только