индивидуальность ярче и сильнее, чем это сумеет сделать философ. Удивление 
силой собственного чувства толкает к новым, более сложным формам рефлексии. 
Особенно наглядно это видно на примере дружбы. 
Важный показатель становления индивидуального самосознания развитие этических 
категорий. Нравственное сознание всегда предполагает какую-то личную автономию. 
Как писал О.Г.Дробницкий, "типичный представитель родоплеменного и 
традиционалистского сознания мыслит установленный в его общности порядок как 
единственно правильный и возможный. Существующий обычай отождествляется с тем, 
как должно быть (как только и может быть). И если происходит столкновение с 
чужеродными обычаями, то они просто считаются "неистинными", неприемлемыми или 
даже "несуществующими" [9]. В классовом обществе это единообразие нарушается, 
появляется множественность социальных и нравственных норм и принципов, которые 
не только не тождественны, но даже противоречат друг другу. Перед индивидом 
стоит теперь вопрос не просто о том, соблюдать или не соблюдать норму, 
нарушение которой поставило бы его практически вне общины, а о том, какая норма 
правильна и почему. Возникает целая серия вопросов. Что такое правильная жизнь? 
Что такое добро? Какой из многих путей и стилей жизни надлежит выбрать? Но 
нравственный выбор, в каких бы терминах он ни формулировался, всегда 
предполагает личную автономию. 
Выше уже говорилось о культурологической оппозиции стыда и вины как видов 
социального контроля. Точнее, существует две системы оппозиций: Ю.М.Лотман 
противопоставляет страх и стыд [10], а Р.Бенедикт – стыд и вину. Думается, эти 
оппозиции могут быть поняты как элементы единой, более общей системы, в которой 
каждой отрицательной санкции, какими являются страх, стыд и вина, соответствует 
определенное положительное начало, причем между ними существует как 
генетическая, так и функциональная связь. 
Чувство страха имеет инстинктивно-биологические основы, оно присуще всем 
животным и выражает отношение к каким-то внешним силам. В положительном смысле 
ему противостоит чувство уверенности, безопасности, защищенности. В системе 
культуры страх регулирует отношения с чужими, посторонними, потенциально 
враждебными "они". 
Стыд – более сложное, специфически культурное образование, гарантирующее 
соблюдение групповых норм, обязанностей по отношению к "своим". Его 
положительный коррелят – честь, слава, признание и одобрение со стороны "своих".
 Чувство стыда психологически сложнее чувства страха, предполагает более 
высокий уровень осознанности. Однако оно остается партикуляристским, действуя 
только внутри определенной человеческой группы: стыдиться можно только "своих". 
Стыд – механизм общинно групповой. Хотя это "внутреннее" переживание, оно 
предполагает постоянную оглядку на окружающих: что скажут или сказали бы они? В 
переживании стыда еще нет разграничения поступка и мотива: стыдиться можно даже 
случайных, не зависящих от человека обстоятельств, которые ставят его в 
невыгодное положение в глазах окружающих. 
Более высокий уровень интериоризации социальных норм означает появление 
индивидуально – личностного контрольного механизма совести. Негативный полюс ее 
– чувство и сознание вины. В отличие от стыда, побуждающего человека смотреть 
на себя глазами каких-то "значимых других", чувство вины является внутренним и 
субъективным, означая суд над самим собой. Виновным признает себя лишь тот, кто 
осознает себя субъектом деятельности, и только в пределах своей реальной 
ответственности. Зато это чувство распространяется не только на поступки, но и 
на тайные помыслы. Кроме того, оно более универсально по содержанию: сфера 
моральной ответственности гораздо шире прямых обязанностей по отношению к 
членам своей общины, здесь гораздо больше индивидуальных различий и вариаций. 
Положительный коррелят вины – чувство собственного достоинства – отличается от 
славы опять-таки индивидуальностью и внутренним характером: славу воздают и 
могут отнять у человека другие, достоинство же свое человек создает сам, не 
нуждаясь во внешнем подтверждении. Антитеза чести, понимаемой как сословная 
привилегия, и личного достоинства была впервые четко сформулирована 
просветителями XVIII в., но ее идейные истоки уходят уже в древние этические 
концепции. 
Какой же тип регуляции преобладал в античности? По единодушному мнению 
исследователей, древнегреческая культура, даже в пору ее расцвета, – 
классический пример "культуры стыда". Как пишет А.Адкинс, "для победителя сам 
факт победы означает kalon (нечто прекрасное, достойное похвалы. – И.К.), как 
для побежденного факт поражения – всегда aischron (нечто постыдное, низкое. – И.
К.), каковы бы ни были обстоятельства победы и поражения или права сторон" [11].
 
В.Н.Ярхо, специально изучавший понятия стыда, вины, ответственности и совести у 
Гомера и в греческой трагедии, также пришел к выводу, что "внутренняя" 
мотивация складывается сравнительно поздно. Герой греческой трагедии стыдится 
действий, навлекших на него позор в глазах окружающих: царь Эдип из одноименной 
трагедии Софокла не знает, как он в Аиде встретится взорами с глазами отца и 
матери, Геракл у Еврипида закрывает голову плащом, стыдясь смотреть в глаза 
Тесею. Но их терзает не совесть, не внутреннее раскаяние в содеянном, а Эринии, 
или (как Ореста у Еврипида) страх перед местью богов. Даже у Еврипида, который 
уже отнюдь не уверен в прочности существующего миропорядка, "человек судит себя 
не по внутренним стимулам, а по объективному результату (Федра, Геракл) либо, 
страшась смерти, попросту стремится избежать всякой ответственности – и перед 
коллективом, и перед собой (Орест, Гермиона)" [12]. 
Однако механизмы культурного контроля не столько сменяют, сколько дополняют 
друг друга, причем сфера их действия может расширяться или суживаться. Запрещая