руках богов и жертва судьбы. Трагическое действие предполагает, что 
человеческие и божественные планы не совпадают и могут столкнуться, но эти два 
плана остаются в трагедии принципиально несовместимыми. Индивид уже не 
растворяется в собственном деянии, но и не стал еще его полновластным автором. 
Поскольку его действие вписывается в порядок времени, над которым он не властен 
и которому пассивно подчиняется, значение его поступков ускользает от него и 
пре восходит его. Это представление характерно не только для трагедии, но и для 
обыденного сознания той эпохи. Люди не считали тогда художника или ремесленника 
творцами своих произведений, полагая, что мастер лишь воплощает в материи 
предшествующую и независящую от него форму. "Творение обладает большим 
совершенством, чем работник, человек меньше своего дела" [5]. 
Однако древнегреческий канон человека не оставался неизменным на разных стадиях 
развития античной цивилизации. Хотя общие черты древнегреческой культуры – ее 
телесность, статуарность, ориентация на космос, а не на историю – в основном 
сохраняются, усложнение взаимоотношений индивида и социума вносит в них 
существенные коррективы. 
Один из показателей этого – эволюция психологического словаря, отражающая 
постепенную дифференциацию и автономизацию сознания и мотивационной сферы 
человека, становление "внутреннего" регулятивного механизма, от личного от 
"внешнего" поведения [6]. Древнегреческие слова "сома", "псюхе", "тюмос" и 
"фюсис" переводятся соответственно как "тело", "душа", "дух" ("чувство") и 
"природа". Но перевод этот весьма условен. Древнейшие греческие тексты не знают 
ни идеи нематериальной души, ни понятия индивидуального тела. "Сома" 
раннегреческих текстов – скорее совокупность органов, каждый из которых 
выполняет определенные физические и психические функции. "Псюхе" у Гомера 
обозначает дыхание, покидающее человека в момент смерти, живое существо и, 
наконец, самое жизнь; ни каких особых эмоциональных или регулятивных функций ей 
не приписывается. Материальной частью тела остается "псюхе" и у раннегреческих 
философов. Правда, функции ее постепенно дифференцируются. В VII в. до н. э. 
"псюхе" уже трактуется как активный источник жизни, "жизненная сила", в VI в. 
до н.э. – и как источник эмоциональных переживаний. В учении Пифагора о 
переселении душ "псюхе" впервые обретает индивидуальность одна и та же душа 
воплощается в разных телах. В V в. до н.э. функции "псюхе" становятся еще более 
разнообразными: она противопоставляется телу, испытывает чувства, является 
органом смелости и отваги, выступает как самая ценная часть человека и даже как 
синоним его целостности. Древнегреческие трагедии уже отличают 
морально-психологические качества от их внутреннего источника, которым является 
"псюхе". 
Но эта дифференциация не была у греков, как и у других народов, вполне 
однозначной. Уже у Гомера эмоционально-волевые процессы передаются не только 
словом "псюхе", но и словом "тюмос", которое (как и латинское "фумус" и 
санскритское "дхумас") первоначально обозначало дым, а затем – чувства, а также 
словами "крадие" (позднейшее "кардиа"), "этор" и "кэр", означавшими "сердце". 
Интеллектуальные, мыслительные процессы обозначаются словом "фрэн" 
(множественное число – "фрэнес") и локализуются в грудобрюшной преграде или в 
легких или "нус" (разум), местопребыванием которого считается грудь. Позднейшие 
греческие философы также расходятся в этих вопросах. Гиппон считал 
местопребыванием "псюхе" голову, пифагореец Филолай – сердце, Протагор и 
Аполлодор – грудь, а Демокрит полагал, что "псюхе" распределена по всему телу 
[7]. 
Эволюция психологического словаря отражает постепенное формирование идеи 
субъекта, но ничего не говорит о развитии собственно самосознания. 
Более информативна в этом смысле история возвратно-определительных местоимений, 
слов с приставкой "сам" ("аутос" или "авт") и рефлексивных оборотов речи, 
подразумевающих обращение субъекта к самому себе, обобщенная югославским 
филологом К.Гантаром [8]. 
У гомеровского человека понятие "самости" как чего-то внутреннего, 
исключительно своего еще отсутствует, он не может говорить "сам с собой". 
Изречение дельфийского оракула "Познай самого себя!" первоначально, по-видимому,
 просто напоминало человеку о его бессилии перед лицом богов. В древнегреческой 
философии эта формула постепенно наполняется все более богатым содержанием. Уже 
Гераклит говорит о "поисках себя" и "познании себя". Демокрит подчеркивает 
автономию души и "собственного Я" как критерия нравственных оценок. У софиста 
Горгия появляются выражения "предать самого себя", "причинить зло себе", 
которые, хотя и не являются интроспективными, подчеркивают субъективность "Я". 
Современник Горгия Антифон говорит о необходимости "властвовать собой" и 
"преодолевать себя", видя в самообладании необходимую предпосылку справедливого 
отношения к ближнему. Сократическая философия уже прямо подразумевает 
внутренний диалог. Антисфен усматривает пользу философии в том, что она 
помогает человеку обходиться с самим собой, "освобождая себя" в духовном смысле.
 Среди рефлексивных формул, употребляемых Платоном, встречаются и 
"самопознание", и речь, обращенная к самому себе, и внутренняя 
удовлетворенность, и "самопреодоление", доходящее в некоторых случаях до 
"войны" с собой, и "самосовершенствование". 
Эти рефлексивные обороты, подчеркивает Гантар, не образуют, однако, 
последовательной логической системы, поскольку под "самостью" в разных 
контекстах понимаются разные вещи. 
Индивидуально-личностное начало раньше всего складывается и проявляется в 
поэзии, особенно в лирике (начиная уже с Архилоха). Напряженность чувств, будь 
то любовный экстаз или ненависть к врагу, позволяет поэту выразить свою