Такие течения китайской и японской религиозно – философской мысли, как 
конфуцианство, буддизм и даосизм, единодушны в утверждении человечности ("жэнь",
 японское "дзин") и самосовершенствования. По словам последователя Конфуция 
Мэн-цзы, "все вещи находятся в нас. Нет большей радости, чем при самопостижении 
обнаружить искренность" [33]. Истина и искренность совпадают, поэтому, хотя 
истинный путь един, каждый сам находит его. 
Однако, став официальной идеологией китайской империи, конфуцианство приобрело 
консервативно-охранительный характер, подчеркивая в первую очередь 
необходимость порядка, соблюдения правил благопристойности, послушания 
правителям и т.п. Соблюдать этикет значит точно знать свое место в обществе и 
действовать в соответствии с занимаемым положением. "Освобождение от самости" 
приобрело в этих условиях иной смысл – означало отказ от всего того, что не 
укладывалось в рамки существующих социальных отношений. В китайской культуре, 
пишет Л.С.Васильев, "проблемы бытия и сознания обычно ставились и решались 
безотносительно к личности и ее восприятию... В традиционно-китайском гуманизме 
ведущим было чувство долга и необходимость соответствия определенному 
социальному и этическому стандарту. Здесь не духовные потенции, 
интеллектуальное богатство и всестороннее развитие данной личности, а 
соответствие любой личности, вне зависимости от ее индивидуальных свойств и 
особенностей, определенной социальной роли является основным" [34]. 
Общий для даосизма и буддизма принцип "недеяния" ("у-вэй") означает не 
пассивное праздное бездействие, а стремление не нарушать естественный порядок 
вещей ("дао"). Отказ от внешней, предметной деятельности освобождает мудреца от 
субъективных пристрастий, позволяя достичь абсолютной гармонии. Вся его 
активность обращается вовнутрь, становится чисто духовной. 
Обучение этому искусству также строго индивидуально. 
"Конечно, в дзэн есть наставники, – говорит Кавабата Ясунари, – они обучают 
учеников при помощи мондо [35], знакомят с древней дзэнской литературой, но 
ученик остается единственным хозяином своих мыслей и состояния сатори достигает 
исключительно собственными усилиями. Здесь важнее интуиция, чем логика, 
внутреннее озарение, чем приобретенное от других знание" [36]. 
Поскольку в условиях мертвящего восточного деспотизма свобода могла проявляться 
лишь в самопознании, в даосских текстах, говорящих об "освобождении от Я", 
обнаруживается наиболее личностное миро- и самовосприятие в истории древнего 
Китая [37]. Сильнее всего проявляется оно в переломные, кризисные эпохи, когда 
перед мыслящими людьми вставали вопросы, на которые традиционная идеология не 
могла ответить. Такой была, например, эпоха "шести династий" (220-589), когда 
появляется новый тип литературного героя, развивается искусство портрета, 
возникает автопортрет, индивидуальное "Я" становится предметом философского 
анализа и т.д. 
Автор трактата "Освобождение от мысли о "Я", написанного в форме открытого 
письма знакомому, Ши-Хуан (223-262) пишет, что исповедь и самоанализ – не порок,
 а необходимое средство самокритики. Он подробно объясняет, почему не может 
стать хорошим чиновником, как того требует конфуцианская мораль. Трактат 
Ши-Хуана, которому скромность не мешает признавать безусловную реальность и 
неизменяемость своих личных качеств, стал прообразом многих позднейших 
китайских автобиографий. 
Второй "индивидуалистический" период китайской культуры – время династии Тан 
(618-907), когда поворот в сторону человеческой проблематики дал буддизму 
значительный перевес над конфуцианством. Характерно, что в "Записях" 
знаменитого танского наставника Линь-цзи слово "человек" употребляется чаще 
(196 раз), чем "дао" (155 раз) и Будда (128 раз). 
Третья волна личностного чувства относится к времени Минской династии 
(1368-1644) и представлена именами философов субъективно-идеалистического 
направления Ван Янмина, Ван Гэня и особенно Ли-чжи, который писал: "Каждый 
человек, которому Небо даровало жизнь, имеет свое собственное индивидуальное 
предназначение, и ему незачем узнавать его из Конфуция" [38]. 
Колебания философских умонастроений тесно связаны с изменениями социального 
климата и диапазона реальных возможностей общественной деятельности. Когда 
общество находится на подъеме, оно стимулирует людей к предметной, 
посюсторонней самореализации. В тупиковые периоды истории, когда жизнь скована 
жесткими рамками бюрократической рутины, возможности конструктивной 
общественной деятельности суживаются, порождая у творческих людей тягостное 
ощущение своей ненужности. Чтобы реализовать свои потенции, они либо вступают 
на путь революционной борьбы, но для этого далеко не всегда имеются необходимые 
социальные и личностные предпосылки, либо вынуждены искать спасение в бегстве, 
уходе в свой глубоко запрятанный внутренний мир. 
А может, лучшая победа 
Над временем и тяготеньем 
Пройти, чтоб не оставить следа, 
Пройти, чтоб не оставить тени 
На стенах... 
Может быть – отказом 
Взять? Вычеркнуться из зеркал? 
Так: Лермонтовым по Кавказу 
Прокрасться, не встревожив скал [39]. 
В европейской культуре настроение, подобное тому, которое выражено в 
эмигрантских стихах М. Цветаевой, возникает в моменты безысходного отчаяния и 
большей частью бывает преходящим. На Востоке же, где периоды социальной немоты 
длились столетиями, культура выработала нормативную реакцию ухода: из жизни