гораздо более сложная и тонкая, выражается также в выборе формы первого лица; 
местоимение "я" обозначается разными терминами: слово "той" (этимологически – 
"подданный короля") выражает сдержанность, расстояние и употребляется в общении 
с посторонними; "та" выражает чувство превосходства говорящего и употребляется 
только в обращении к младшему, низшему; "минь" (первоначально – "человеческое 
тело") выражает интимность и употребляется при обращении к близким или младшим 
по возрасту и положению; северо-вьетнамское "тэ" (первоначально – "слуга") 
выражает фамильярность и употребляется в общении между товарищами, например в 
мальчишеских компаниях. 
Социальные истоки этой дифференциации отчетливо видны в китайском языке, где 
понятие "Я" выражается по-разному, в зависимости от того, символизирует ли оно 
гордость, самоутверждение или самоуничижение. В вежливом разговоре человек 
описывает себя словом "чэнь" (первоначально – "раб", "подданный") или "моу", 
что значит "некто", "кто-либо" (значение, прямо противоположное уникальности и 
неповторимости "Я"). В служебной переписке древнего Китая употреблялось много 
других уничижительных синонимов "Я" ("ню" "раб", "низкий"; "юй" или "мен" – 
"глупый"; "ди" – "младший брат" и т.д.). Напротив, в обращениях от лица 
императора подчеркивалась его единственность, неповторимость, при этом 
употреблялись выражения "гуа – жэнь" ("одинокий человек") или "гу – цзя" 
("осиротелый господин") [22]. Иными словами, форма "Я" служит своеобразным 
выражением социального статуса человека и уровня его притязаний. 
Американский психолог Р.Браун, рассмотрев под этим углом зрения несколько 
разных языков, вывел следующую закономерность: формы словесного обращения 
высших к низшим везде совпадают с формами взаимного обращения хорошо знакомых, 
близких людей равного статуса, а формы обращения низших к высшим совпадают с 
теми, которыми взаимно пользуются люди равного статуса, мало знакомые друг с 
другом [23]. Так, в русском языке старший по положению или возрасту может 
обращаться к младшему на "ты", и эта форма обращения принята также среди 
близких людей равного статуса; младший же обращается к старшему на "Вы", и 
такое обращение принято также среди не особенно близких людей равного статуса. 
Та же закономерность действует и в невербальном общении (жесты, прикосновения и 
т.д.): старший может похлопать младшего по плечу, тогда как младший должен 
находиться от старшего на "почтительном расстоянии". Между прочим, это 
выражение не просто метафора. Многие животные не только маркируют свои 
территориальные "владения", но поддерживают определенное "личное" (телесное) 
расстояние между отдельными особями, нарушение границ которого воспринимается 
как агрессия, причем "личное" пространство у доминантных животных больше, чем у 
остальных. Это правило действует и у людей: в ситуации общения авторитетные и 
высокопоставленные лица пространственно как-то отделены от остальных, занимают 
центральное положение в группе и т.п. Это не может не сказываться и на их 
самосознании. 
Историко-эволюционный подход к личности подчеркивает стадиальность процесса ее 
становления: особь – социальный индивид – личность. Но высшая ступень развития 
не отменяет предыдущих, а включает их в новую, более сложную систему 
категоризации. Поведение особи зависит от случайного сочетания природных 
задатков и условий жизнедеятельности. Поведение социального индивида 
определяется сверх того системой усвоенных им социальных норм и значений, 
общественным положением и отношениями с другими членами общины. У личности это 
дополняется более или менее автономным самосознанием, включая 
субъективно-избирательное отношение к своим социальным ролям и деятельностям. 
Отметим, что многие свойства архаического сознания, кажущиеся нам проявлениями 
его незрелости, не чужды и современному человеку. Сменяемость ритуальных масок 
в первобытных обрядах обычно трактуется как проявление "несобранности" личности,
 легко переливающейся из одной ипостаси в другую. Но это и выражение извечной 
человеческой потребности в обновлении и творчестве, немыслимых без игры и 
нарушения установленных правил. Как бы жестко ни регламентировала культура 
важнейшие аспекты социального поведения, она всегда оставляет место для 
каких-то изменений, вариаций, представляемых на усмотрение участников. Больше 
того, формулируя то или иное предписание, культура почти всегда предусматривает 
какие то легальные возможности его нарушения, смягчая исключения отнесением их 
либо к другому времени, например к "мифологическому", в отличие от реального, 
либо к исключительным персонажам – богам или героям, подражать которым рядовой 
человек не может, либо к особым ситуациям, например праздникам, карнавалам, 
когда нарушение и даже прямое перевертывание (инверсия) правил и социальных 
идентичностей считается обязательным (раб играет роль царя, женщины 
переодеваются в мужскую одежду и т.д.). Позже это сохраняется в "антимире" 
смеховой культуры, который разрушает привычные нормы и запреты и "как бы 
возвращает миру его "изначальную" хаотичность" [24]. "Символическая инверсия" – 
не просто всплеск подавленных эмоций, а акт экспрессивного поведения, 
представляющий "альтернативу общепринятым культурным кодам, ценностям и нормам" 
[25]. В основе ее лежат универсальные психологические механизмы, выявленные К. 
И. Чуковским на примере детских "перевертышей", "лепых нелепиц", которые 
помогают ребенку укрепиться в своем знании нормы и одновременно привлекают его 
внимание к потенциальным вариативным возможностям бытия [26]. Выворачивание 
наизнанку, переворачивание вверх ногами предметов и их свойств неизменно 
присутствуют и во взрослом фольклоре (вспомним, например: "Ехала деревня мимо 
мужика, вдруг из-под собаки лают ворота"), будучи воплощением отрицания, 
сомнения, иронии, без которых невозможно никакое творчество. 
Применительно к нашей теме это значит, что текучесть, множественность, 
переливчатость ипостасей человеческого "Я" не всегда является признаком