понятия эго – идентичности, в котором социальные свойства неразрывно 
переплетаются с индивидуальными. 
У бесписьменных народов личные имена были родовым, племенным или семейным 
достоянием, их распределение составляло прерогативу общины и регулировалось 
строгим ритуалом, а сами они, как правило, обозначали конкретные отношения 
своего носителя к другим членам общины, род его занятий, местожительство и т.д. 
Вместе с тем имя наделялось особой магической силой и рассматривалось как 
составная часть лица. Магическое значение имени побуждало скрывать его или 
иметь несколько имен. Многие религии запрещают называть вслух имена божеств или 
обожествленных властителей. Египтяне избегали употреблять имя фараона, японцам 
не должно называть имя императора. Личные имена нередко скрываются, чтобы 
обмануть врагов или злых духов. О людях предпочитают говорить описательно: "тот,
 о ком ты спрашиваешь", "сын такого-то". Во многих древних обществах люди 
подчиненного социального статуса – рабы, женщины, маленькие дети – не имели 
личных имен; их обозначали по имени владельца или через родственные отношения – 
жена или мать такого то. Отсутствие имени означало социальное бесправие и отказ 
в праве на индивидуальность. 
Отождествление имени и именуемой индивидуальности характерно не только для 
архаической психики. Личное имя как бы подтверждает и утверждает достоинство 
индивидуальности. Недаром на каторге имя человека заменялось номером, тем самым 
он как бы лишался индивидуальности. 
Имя (с большой буквы) психологически относится к "дологическому", образному 
слою мышления. Восприятие имени – своего рода узнавание. "Человек, услышавший 
имя, должен был его узнать, "читая" внутри себя (здесь можно напомнить 
представления Платона о познании при помощи идей, о любви к идее как о пути 
познания). Над именем не производится логических операций, просто происходит 
внутреннее сосредоточение над ним, его узнавание в процессе медитации над ним. 
Имя стоит вне логики – о том, что стоит за именем, нельзя узнать из 
сопоставления слова-имени с другими словами, ибо с именем связано именно то, 
что органически присуще только ему одному... Имена не передают чего-то от 
одного лица к другому, а служат только ключом для включения механизма 
воспроизведения чего-то внутри нас" [15]. 
Иными словами, то, что для общества служит социальным знаком, индивид 
воспринимает как собственное достояние, как свою сущность. Различение этого 
требует высокоразвитого, абстрактного мышления, которым первобытный человек не 
обладал. Его сознание было партикуляристским. Поскольку "племя оставалось для 
человека границей как по отношению к иноплеменнику, так и по отношению к самому 
себе" [16], первобытный индивид не знал общего понятия "человек". Человек для 
него – только соплеменник (типичные оппозиции племенного сознания: люди – 
нелюди, живые – неживые люди, настоящие люди – немые, безъязыкие, варвары и т.д.
). В силу этого партикуляризма индивид и себя самого может оценить только 
ограниченной меркой: сравнивая себя с другими членами своего племени, он видит 
только количественные, но не качественные различия. 
На ранних стадиях социального развития "Я" не имеет самодовлеющего значения и 
ценности, потому что индивид интегрирован в общине не как ее автономный член, а 
как частица органического целого, немыслимая отдельно от него. Эта включенность 
была одновременно синхронической (судьба человека неотделима от судьбы его 
сородичей, соплеменников, товарищей по возрастной группе) и диахронической (он 
чувствует себя частицей многих поколений предков, начиная с родителей и кончая 
мифическими родоначальниками племени). 
Жизнь человека символизировалась как бесконечное повторение действий, 
совершавшихся в далеком прошлом. Подражание предкам, героям и богам порождало 
настолько полную идентификацию с ними, что индивид подчас не в состоянии 
отличить свои собственные деяния от их деяний. Традиция переживается как 
непосредственная коммуникация: живые физически чувствуют между собой 
присутствие предков; время неотделимо от преемственности поколений, отношения 
жизни и смерти мыслятся как органический, естественный взаимопереход. Это не 
сознательное осмысление своих "корней", или "истоков", предполагающее также 
понимание собственных отличий от прошлых поколений, а буквальное переживание 
прошлого в себе, тождественности прошлого и настоящего. Индивид оказывается 
лично ответственным (не фигурально, а физически: выкуп, кровная месть) не 
только за самого себя, но и за всех своих соплеменников и предков. В то же 
время ни в одном из своих действий он не является единственным, исключительным 
субъектом: в каждом его поступке соучаствуют, притом самым активным образом, 
его сородичи, предки, духи, боги. 
Насколько тесны, неразрывны связи с соплеменниками и предками, настолько же 
аморфна структура собственного "Я". Присущая многим древним религиям идея 
перевоплощения, или переселения душ, подчеркивает относительность каждой данной 
конкретной персонификации. Да и само индивидуальное существование рисуется не 
как устойчивое единство, а как последовательный ряд новых рождений и 
перевоплощений. 
Эту расплывчатость мифологического сознания, благодаря которой индивид не может 
и не испытывает потребности отделить собственное "Я" от своих бесчисленных 
предков, тонко передает Томас Манн в "Иосифе и его братьях". Старый раб Елиезер 
рассказывает с мельчайшими подробностями, "как случай из своей жизни, как 
собственную историю" о том, как сватал Ицхаку в жены Ревекку. На самом деле это 
был вовсе не он, а другой Елиезер, его предок, выполнявший в доме те же самые 
функции. "Иосиф слушал это с удовольствием, не ослаблявшимся никакими 
недоумениями по поводу грамматической формы рассказа Елиезера, ничуть не 
смущаясь тем, что "я" старика не имело достаточно четких границ, а было как бы