подтверждают религиоведы и этнографы. Французский этнолог Л.В.Тома определяет 
этот тип личности как "связный плюрализм", характеризующийся множественностью 
составляющих ее элементов (тело, двойник, несколько разных душ, имен и т.д.), 
каждый из которых относительно автономен, а некоторые даже считаются внешними, 
локализованными вне "Я" (перевоплощение предков, приобщение к бытию другого 
путем символического породнения и т.д.). "Африканская личность", по мнению Тома,
 включает целую систему специфических отношений, связывающих ее с космосом, 
предками, другими людьми и вещами. Этот плюрализм является одновременно 
структурным и диахроническим: каждый новый этап жизненного цикла предполагает 
радикальное перерождение индивида, отмирание одних и появление других элементов 
"Я" [8]. 
Плюралистическая концепция "самости" типична для всех народов тропической 
Африки. Диола (Сенегал) считают, что человек состоит из тела, души и мысли. 
Согласно верованиям йоруба (Нигерия) человек состоит из "ара" (тело), "эми" 
(дыхание жизни), "оджиджи" (двойник), "ори" (разум, помещающийся в голове), 
"окон" (воля, находящаяся в сердце) и нескольких вторичных сил, размещающихся в 
разных частях тела. Само (Буркина-Фассо) выделяют в структуре человека девять 
элементов, которые не только автономны, но имеют разные истоки: тело ребенок 
получает от матери, кровь – от отца и т.п. Не только жизнь, но и смерть 
мыслится как нечто множественное: разные компоненты "самости" как бы 
"разбредаются" в разные стороны. Согласно верованиям бамбара (Мали) душа ("ни") 
и двойник ("дьа") постоянно пребывают в племени. После похорон человека его 
"ни" сохраняется в особом святилище, а "дьа" возвращается в воды реки. При 
очередном рождении "ни" и "дьа" вселяются в новорожденного, поэтому кроме 
семейного имени отца ребенок получает имя того предка, которому он обязан 
своими "ни" и "дьа". 
Так обстоит дело не только в Африке. В языке меланезийцев Новой Каледонии 
понятие "до камо", означающее "настоящий человек", "живой", противопоставляется 
"бао" – существу, не имеющему тела. При этом меланезийцы вовсе не отождествляют 
"камо" с телом. Тело – только то, что поддерживает "камо"; тело имеет не только 
человек, но и топор (тело топора – его рукоятка), ночь (ее тело – Млечный путь).
 "Камо" же существует исключительно в своих отношениях, каждое из которых 
представляет определенную роль, вне которых индивид – ничто, пустота [9]. 
Множественность и слабая интегрированность компонентов "самости" создают общее 
впечатление ее неразвитости. На ранних стадиях развития индивид не воспринимает 
себя отдельно от своих социальных ролей. В патриархальной крестьянской среде 
такая установка может сохраняться очень долго. Исследуя в начале 30-х годов 
психологию крестьян в отдаленных районах Узбекистана, А.Р.Лурия просил их 
описать свой характер, отличия от других людей, свои достоинства и недостатки. 
Как и предполагалось, тип самоописаний оказался зависящим от образовательного 
уровня и сложности социальных связей людей. Неграмотные дехкане из отдаленных 
горных кишлаков подчас не могли даже понять поставленную перед ними задачу. 
Самоописание они подменяли изложением отдельных фактов своей жизни (например, в 
качестве "своего недостатка" называли "плохих соседей"). Характеристика других 
людей давалась им значительно легче, чем самохарактеристика. "На известном 
этапе социального развития, – замечает А.Р.Лурия, – анализ своих собственных, 
индивидуальных особенностей нередко заменялся анализом группового поведения и 
личное "я" заменялось нередко общим "мы", принимавшим форму оценки поведения 
или эффективности группы, в которую входил испытуемый..." [10] 
Говоря о генезисе местоименных слов, мы уже обращали внимание на их 
этимологическую связь со словами, обозначающими тело или душу. "Душа" – не 
только прообраз, но часто лишь другое наименование "самости". В первобытном 
сознании душа, понимаемая как жизненная сила, или как гомункулус (маленький 
человек), сидящий внутри индивида, или как его отражение, тень, всегда так или 
иначе связана с телом. Разные народы отводят душе разное местопребывание. 
Так, японцы, коряки, чукчи, эвены, эвенки, якуты, нивхи, индонезийцы ее 
средоточием считают живот; слова, обозначающие живот и внутренности, 
одновременно описывают внутренний мир, душу, душевное состояние человека. "...
Живот японцы рассматривают как внутренний источник эмоционального существования,
 и вскрытие его путем харакири означает как бы открытие своих сокровенных и 
истинных намерений, служит доказательством чистоты помыслов и устремлений" [11].
 Другие народы считают вместилищем души голову (йоруба, карены Бирмы, сиамцы, 
малайцы, многие народы Полинезии) [12]. У большинства славянских народов слова 
"душа" и "дух" производны от глаголов, обозначающих дыхание, и обозначаемые ими 
явления локализуются в грудной полости [13]. При этом душа ("самость") никогда 
не сводится к физической, телесной идентичности; в ней всегда присутствует 
спонтанно-активное, творческое начало, даваемое индивиду извне – родоплеменной 
общностью и (или) богами. Нематериальная душа – не только зародыш философского 
идеализма, но и первоначальная абстракция субъекта, которую архаическое 
сознание неизбежно овеществляет, онтологизирует и относит к потустороннему миру.
 
С той же проблемой мы сталкиваемся при изучении личных имен [14]. В чисто 
грамматическом аспекте все собственные имена суть обозначения предметов и 
одновременно средства коммуникации. Однако личные имена имеют специфику. Имя (с 
большой буквы) отличает своего носителя от всех остальных людей, особенно в его 
собственном самосознании. Собственные имена первыми усваиваются ребенком и 
последними утрачиваются при некоторых расстройствах речи. В то же время имена 
функционируют как определенные социальные знаки, указывающие происхождение, 
семейное положение, социальный статус и многие другие качества своих носителей. 
Хотя эти функции кажутся противоположными, они лишь отражают двойственность