одному типовому проекту: в снег закапываются четыре бочки из-под соляра и на 
них водружается будочка, сколоченная из досок и без всяких архитектурных 
излишеств (у нас на будочке висела лишь украденная Веней в тиксинском магазине 
табличка: ЗАКРЫТО НА УЧЕТ).
Именно там находился Валя Горемыкин, когда в дверь, как ему показалось, кто-то 
постучал. «Жив будешь!» – крикнул Валя, продолжая изучать старую газету, но в 
ту же секунду сорванная с петель дверь отлетела в сторону и будочка покачнулась.
 «Морду бить за такие шут…» – начал было Валя – и обмер: попробуй, набей морду 
зверюге под три метра ростом. Тут бы Вале извиниться за грубость и с 
достоинством выйти, но вместо «простите, пожалуйста, я не знал, что вам так 
срочно» он дико заорал, и пока озадаченный медведь тупо соображал, что к чему, 
подскочили Кореш и Махно. Зверюга сразу же потерял к Вале интерес, стал 
отмахиваться от собак (точнее, от Кореша, так как Махно занял атакующую позицию 
в двадцати метрах), а тут еще выбежали ребята и отогнали его ракетами к торосам.

Медведь был громадный, не чета нашему незабвенному Мишке, с которым Груздев 
разве что не целовался, и Николаич перевел станцию на осадное положение. 
Стрелять медведя без крайней необходимости он категорически запретил (штраф 
семьсот рублей), но по лагерю велел ходить с оружием и быть начеку. Случай 
редчайший: такие широты медведи обходят стороной, сытно пообедать здесь 
проблема, ведь не на каждом шагу встречается Валя Горемыкин; значит, сделал 
вывод Николаич, между станцией и Шпицбергеном, откуда, наверное, прибыл высокий 
гость, ледяные поля не сплошные и имеется множество разводий, в которых он 
добывает нерпу. Ну, а нерпа здесь обитает – одну мы видели даже в приполюсном 
районе.
Хотя по лаю собак всегда можно было определить, где находится медведь, 
приходилось соблюдать крайнюю осторожность: насколько он голоден, мы не знали, 
а к утверждениям, что медведи никогда не нападают на человека, полярники 
относятся более чем скептически. Такие случаи имели место – с Николаичем, к 
примеру, дважды и один раз с Рахмановым: когда желудок у медведя недели две 
пустует, вряд ли он станет разбираться, какого рода съестные припасы попадаются 
на его пути: малограмотная нерпа или научный сотрудник с кандидатским дипломом. 
Острить-то мы острили, даже инструкцию в кают-компании вывесили: «1. Помни, что 
медведя нужно бить влет! 2. Пять патронов в медведя, последний в себя! 3. Если 
медведь не сдается, от него убегают!» – но вздохнули с облегчением лишь тогда, 
когда от него откупились.
Произошло это так. Всю ночь медведь шастал в торосах, а утром, махнув рукой на 
сходящих с ума собак, сорвал палатку, где хранились последние полтора мешка 
мороженой рыбы, и, урча, стал заталкивать ее в пасть. Мы открыли пальбу 
ракетами, стреляли из карабинов в воздух, и когда медведю этот фейерверк надоел,
 он прихватил мешок с рыбой под мышку и помчался в торосы. Вне себя от ярости 
Валя влепил ракету ему в спину, но медведь так и удрал, не расписавшись за 
довольствие и оставив лишь отпечатки лап, каковые мы посоветовали Вале снять и 
переслать в уголовный розыск.
Ну, а самое главное событие – Белов сбросил почту! Полосу расчистить после 
пурги мы не успели, сесть ЛИ-2 было некуда, но от одного лишь вида самолета 
дрогнули наши сердца. Я бы никогда раньше не подумал, что у отдаленного рева 
моторов может быть запах! Хотите верьте, хотите нет, но когда над нами пронесся 
самолет, запахло домом: пусть обман чувств, наваждение и чертовщина, но Веня 
клялся и божился, что в этот момент ощутимо почувствовал запах свежего пива, а 
я с ним не спорил, потому что на меня самого дохнуло живой зеленью и чем-то еще,
 что на Льдине нам могло только сниться.
Я получил пять писем: Нина, по старому нашему уговору, пишет раз в месяц и 
присылает скопом с оказией. Есть невероятное наслаждение в том, чтобы читать их 
по порядку, медленно и со вкусом, вскрывая конверт за конвертом и, вживаясь в 
семейную летопись: письма были посвящены главным образом Сашке, к каждому 
прилагались его фотография и перечень подвигов. Чудо! Последние месяцы я весьма 
тактично вкрапливал в каждую свою радиограмму намеки по адресу Махно: какой он 
чистоплотный, умный, ласковый и храбрый (в жизни не видывал такого отъявленного 
труса), и как благотворно влияет собака на воспитание ребенка. Моя диверсия, 
однако, успеха не имела: Нина с присущей ей деликатностью напомнила, что 
коридор у нас крохотный и спать вместе с Махно мне там будет не очень удобно, а 
другого варианта она, к сожалению, не видит. Но я не очень огорчился, Махно 
возьмет с собой Веня – это наш запасной вариант.
В эту ночь кают-компания превратилась в проходной двор: одни приходят, другие 
уходят спать, опять возвращаются – какое там, разве заснешь, когда завтра 
лететь домой!
Растревожился народ, Водки нет, так кофе пьет, Ждет, когда же самолет Лыжами 
скользнет на лед И поднимет в небо сине.


Там-там-там!
К Нине, Оле, Вере, Зине –
Там-там-там! – импровизирует под гитару Веня.
Я ведь, братцы, не медведь!
Я хочу ласкать и петь!
Снег, пургу, мороз, торосы К черту позабыть!
И твои густые косы, Всю тебя любить!