ширины разводье, гигантским коромыслом надетое на Льдину, а теперь еще и в пяти 
километрах от станции есть запасной аэродром. Далековато, а все-таки жить 
как-то спокойнее, Семенов пошарил биноклем по станции. Над дизельной вился 
дымок, рассеиваясь в прозрачном небе; над треногой теодолита хлопотал Груздев: 
Семенов даже поежился от нетерпения, так ему нужен был сегодня листок с 
координатами; из аэропавильона вышел с радиозондом Осокин, запустил – рад, 
небось, что погода безветренная, сколько раз зонд швыряло на торосы. Бывало, 
дважды, трижды приходилось добывать водород для новых зондов, но запуска Осокин 
ни разу не срывал. Заставил товарищей забыть прошлое – молодец! Старается, из 
кожи вон лезет, чтобы выдержать марку. С Пуховым, конечно, не сравнить, лучше 
Пухова Семенов аэролога не имел, но тот отзимовал свое, выработал полярный 
ресурс… А вот на новую метеоплощадку вышел Рахманов, снимать показания с 
приборов; тоже классный метеоролог, слов нет, но не лежит к тебе сердце, хотя 
ты нисколько не виноват в том, что занял законное место Андрея. «Пойду, 
поколдую над своими игрушками», – так говорил Андрей, когда выходил на 
площадку… Кореш внизу призывно залаял – требовал внимания. Семенов спустился, 
сунул в его разинутую пасть кусочек сахара и потрепал по загривку. Бесценный 
пес Кореш! Когда разводье стало покрываться тонким молодым ледком и Осокин с 
Непомнящим оказались на «хуторе» оторванными от лагеря, именно Корешу выпала 
честь наладить связь: взял в зубы телефонный провод и пробежал по неверному 
льду. Скулил, до смерти боялся, а задание выполнил!
Обходя лагерь с другой стороны, Семенов проверил второй аварийный склад, сбил с 
брезента снежный надув и отметил, что нарты, на которых лежали запасы, вмерзли 
в лед. Кажется, пустяк, а если начнутся подвижки, без трактора эти нарты и с 
места не сдвинешь. И вообще Семенов верил, что самые печальные последствий 
вызывают не серьезные недосмотры – опытный начальник таких не допустит, а 
именно пустяки: оторванная пуговица или сломанная застежка – «молния» (вот тебе 
и воспаление легких), еле заметный, никчемный ропачок на взлетно-посадочной 
полосе (злосчастный ропачок, из-за которого когда-то АН-2 скапотировал), не 
смененная вовремя батарейка карманного фонаря (не забыл бы про нее Соболев – не 
искупался бы в океане) и прочая ерунда, иной раз ускользающая от глаз не только 
первачков. Тогда, много лет назад, снежная слепота поразила Семенова потому, 
что дужка от очков плохо держалась, а привернуть ее все было недосуг. Вот и 
потерял в суматохе очки, а других под рукой не оказалось… Так что нужно сказать 
дяде Васе, чтоб обколол и высвободил нарты…
Кореш радостно залаял и рванулся к приближавшемуся Груздеву, который одной 
рукой протянул ему кусочек сахара, а другой вручил Семенову листок с 
координатами.
– К сожалению, вы правы, – отбиваясь от Кореша, поведал Груздев. – Уйди, 
попрошайка! Скорость дрейфа резко увеличилась: за вчерашние сутки – восемь, за 
сегодняшние – десять километров.
Семенов хмуро повертел листок в руках: Льдину выносило в Гренландское море 
значительно быстрее, чем ожидалось. Предположение Свешникова о генеральной 
линии дрейфа оправдывалось, хотя вряд ли Петр Григорьевич будет этим очень 
доволен.
– Один раз брали координаты? – без особой надежды спросил Семенов.
– Трижды! Сам себе не хотел верить.
– Это вы нарочно, – проворчал Семенов, пряча листок. – Радиограммы пачками 
получаете, домой рветесь, – вот и гоните Льдину на чистую воду.
– Зимой «козлом отпущения» был Рахманов, а теперь, видимо, пришла моя очередь.
– Ваша, – согласился Семенов. – Если ребята узнают, что нас устойчиво несет 
«под горку», в открытое море, – кто будет виноват? Астроном!
В декабре Льдина долго петляла в приполюсном районе, то оказываясь на 
расстоянии пятидесяти – шестидесяти километров от заветной точки, то отдаляясь 
от нее. А к Новому году северо-восточный ветер с порывами до тридцати пяти 
метров в секунду стремительно погнал Льдину от полюса. И хотя ветер не был 
единственным фактором, определяющим линию дрейфа, молодежь в кают-компании 
изощренно ругала и проклинала пургу, а вместе с ней «бога погоды» Рахманова, 
возлагая на него главную ответственность за то, что Льдина явно уходит в 
сторону от полюса, и, следовательно, торжественная церемония смазки земной оси 
и выдача дипломов не состоятся. Семенов вслух сочувствовал первачкам; а про 
себя посмеивался над их горем: сам он дрейфовал через полюс (точнее, Льдина 
прошла в трех километрах восточнее, и несколько энтузиастов отправились к 
полюсу пешком, определились и сфотографировались на фоне флага), но особенно 
волнующих ощущении при этом не испытал. После папанинской четверки на земной 
макушке побывало много народу, никак не меньше полусотни, а раз так, то 
прелесть первооткрывания отсутствовала и гордиться было нечем. А вот что 
действительно плохо, так это то, что если дрейф будет продолжаться с такой 
скоростью, возможны всякие неожиданности… Сегодня же нужно проверить, в каком 
состоянии запасной аэродром.
Последние слова, задумавшись, Семенов произнес вслух.
– Опасаетесь подвижек? – спросил Груздев.
– В ближайшие дни, по-видимому, пересечем гринвичский меридиан и войдем в 
западное полушарие, – продолжал размышлять Семенов. – Нас явно выносит в район 
между Шпицбергеном и Гренландией, немного, пожалуй, южнее линии дрейфа 
папанинской Льдины.
– Опасаетесь подвижек? – повторил Груздев.
– Дались вам эти подвижки! Ладно, я к Томилину. Кстати, можете меня проводить, 
там для вас лежит радиограмма. Наверное, – Семенов сощурил глаза, – от бабушки.
– Не будь вы начальник станции, – Груздев вздохнул, – я бы вам сказал несколько