интонации судя, перекроил ее, опять пробормотал несколько раз и вернулся к 
первоначальной, которая, видимо, пришлась ему по вкусу, так как он вытащил 
записную книжку и стал черкать карандашом. Семенов улыбнулся, поудобнее улегся 
и закрыл глаза. А фразочка та врезалась ему в память, и он не раз вспоминал ее 
во время дрейфа: «НЕ ЛЬДИНУ ТЫ ВЫБИРАЕШЬ – СУДЬБУ…»



ИЗ ЗАПИСОК БАРМИНА

Сначала, однако, о том, как я здесь оказался. Если бы несколько месяцев назад 
кто-нибудь поинтересовался, зачем я пошел в этот дрейф, ответить мне было бы 
нелегко. Узнав, что Свешников уже вызвал Николаича в институт и долго с ним 
беседовал, я затих, притворился мертвым и стал ждать. Веня, который проявил 
невероятную изворотливость и выменял себе однокомнатную квартирку в нашем доме, 
каждый вечер прибегал за новостями, а их все не было. Николаич не объявлялся, 
самому звонить рука не поднималась, но шестое чувство подсказывало, что скоро 
меня выдернут, как картошку из родной почвы, и повезут мерзнуть за тридевять 
земель.
Откровенно говоря, я ждал и боялся этого момента. Ждал потому, что по ночам 
видел айсберги, карабкался на торосы и с криком проваливался в трещины, – 
пресловутые «белые сны», над которыми полярники не очень искренне посмеиваются 
и после которых в их глазах появляется нечто такое, что заставляет жен тревожно 
задумываться: «Уж не намылился ли мой бродяга?» А боялся потому, что жилось и 
работалось мне хорошо, Нина с годами становилась все милее, а по пятницам я 
забирал из яслей Сашку; минуту, когда он вползал мне на плечи, закрывал 
ручонками мои глаза и вопил: «Угадай, кто?» – я не променял бы и на сто 
профсоюзных собраний.
И вот, наконец, в трубке послышался знакомый голос. Николаич не интересовался, 
хочу или не хочу я идти в дрейф, он просто сообщил, что с руководством моей 
клиники вопрос утрясен и мне надлежит, не теряя времени, приступить к 
комплектованию будущего медпункта.
Я собрал семейный совет. Нина прохныкала: «Так я и знала!» – и приложила к 
глазам платочек. Веня, конечно, побелел от зависти, а Сашок ужасно обрадовался 
и потребовал привезти медведя – с целевым назначением съесть тетю Риту, которая 
«только и знает, что ставить людей в угол». Это справедливое требование решило 
дело, я тут же позвонил Николаичу и дал согласие. Ну, а если серьезно – не мог, 
не имел я права отказать старому другу. Будь жив Андрей Иваныч – дрейфовать им 
без меня, это точно (хотя и не знаю, насколько), а раз Николаич остался один…
Итак, я позвонил и, зная цену своему согласию, пошел на грубый шантаж: одного, 
без Вени, меня не отпускают, очень опасаются, что я буду переходить Льдину в 
неположенном месте и забывать чистить зубы.
Последовало молчание. Веня, который тщился прочесть на моем лице ответ, нервно 
закурил. Далее произошел такой разговор:
– Он у тебя?
– Да, – признался я. – Ты не у нашего великого магнитолога Груздева телепатии 
обучился?
– И после всех своих фокусов он надеется, что я возьму его в экспедицию?
– Кто, Груздев?
– О Груздеве потом, я говорю о твоем протеже.
– Он не надеется, он уверен.
– Николаич засмеялся.
– В таком случае прочисть ему хорошенько мозги и пусть несет в кадры заявление, 
я уже договорился.
Пока Веня изображал из себя молодого шимпанзе и прыгал до потолка, я спросил 
Николаича, что он хочет сказать о Груздеве.
– Ничего, кроме того, что он идет с нами.
– Груздев?!
– Не ори, побереги мои барабанные перепонки. Да, он принял мое предложение.
– Твое… предложение? – У меня язык прилип к гортани. – Может, и Пухова ты 
пригласил?
– Угадал, но он, к сожалению, нездоров. Завтра в девять жду, в институте. До 
встречи. Вот тебе и непреклонный, окаменевший!.. Нет, душа Николаича 
неисповедима: пригласить в дрейф Груздева и Пухова, которые попортили ему 
столько крови и которых еще на Новолазаревской он поклялся никогда с собой не 
брать!
Что ж, я только порадовался: во-первых, тому что Николаич, кажется, перестает 
быть рабом своих категорических оценок, и, во-вторых, тому, что на станции 
будут Веня и Груздев. Ну, за Веню, положим, я боролся бы до последний капли 
крови, а вот Груздев – действительно приятный сюрприз. Наверное, снова будет 
оспаривать каждое мое слово, ловить на противоречиях и вообще не давать скучать.
 Для души – Николаич и Веня, для светской беседы – Груздев, а работа сама меня 
найдет, если не медико-хирургическая, то погрузочно-разгрузочная наверняка.
Наша старая зимовочная компания, однако, заметно поредела: никогда мы не увидим 
незабвенного Андрея Иваныча, затерялся где-то в полтавском раздолье славный 
Иван Нетудыхата, растворился в эфире один только раз, единственный раз 
струсивший радист Скориков, вышел из игры нытик, ворчун и великий аэролог Пухов.
 И все-таки кое-кто из «людей Флинта» на борту бригантины остался: из окна 
своего домика я вижу радиостанцию, в которой священнодействует Костя Томилин, 
обещает на ужин блинчики с мясом Валя Горемыкин, а расчищает на тракторе от