значительной частью приборов, но кое-что спасено, кое-что сделают в мастерской 
механики, так что метеонаблюдения хотя и не в полном объеме, но будут 
продолжаться; магнитный павильон все-таки выручили – спасибо, Женя, при всей 
своей гордости пусть Груздев именно тебе в ножки кланяется, а если и не 
выскажет благодарности вслух, то хотя бы подумает, как всегда думаю я: «Хорошо, 
что на станции есть Женька Дугин!» Утонул один жилой домик с личными вещами 
Осокина, Непомнящего и Рахманова, проглотило разводье и гидрологическую палатку,
 но батометры и другие приборы Бармин с Ковалевым успели вытащить; площадь 
Льдины уменьшилась примерно вдвое, торосы полностью разрушили сооруженную 
осенью взлетно-посадочную полосу, при подвижках согнуло злополучную мачту 
радиоантенны, порвало силовые кабели провода…
Но корабль остался на плаву!
Через не задернутое занавеской окошко проник свет, и юркие тени заплясали по 
комнате. Семенов с трудом открыл глаза и приподнялся: облака рассеялись, и по 
чистому небу плыла луна. Наверное, завтра будет приличная погода, еще два-три 
аврала и приведем лагерь в порядок… А там Новый год, январь, февраль – и 
вернется солнце… Солнце!
Умиротворенный, с предчувствием, что худшее осталось позади, Семенов снова лег, 
прикрыл глаза и вдруг отчетливо вспомнил слова, которые давным-давно, еще на 
станции Восток, обнаружил в какой-то книге Андрей. Тогда они показались уж 
чересчур возвышенными, Андрей даже немного обиделся, что Семенов не разделил 
его восхищении этой книжной премудростью. И только теперь Семенов понял, что 
хотел сказать человек, сочинивший эти слова, и почему они тронули Андрея за 
душу.
И тихо, почти что шепотом, будто стыдясь наплыва чувств, повторил вслух:
– Именно ночью хорошо верить в рассвет…



СОН В ЗИМНЮЮ НОЧЬ

Арктика спала.
Набросив на плечи лоскутное, сшитое из льдин покрывало, спал океан. Изредка он 
беспокойно ворочался и всхрапывал, словно тревожимый вдруг пробившимся сквозь 
облака светом блестящих звезд, и тогда покрывало лопалось по швам и безмолвие 
нарушал грохот разбуженных льдин. Они спросонья карабкались одна на другую, не 
понимая, что нарушило их покой, но потом унимались, вновь укутывали океан, и 
наступала тишина. Разбросанные в океане, спали закованные в лед острова. 
Улетели от полярной ночи птицы, зарылись в берлоге медведи, и когда выглядывала 
луна, она будто смотрелась в зеркало: перед ней в первобытном хаосе 
громоздились расколотые утесы и расстилались, пустынные, безжизненные 
пространства.
То здесь, то там над зачарованными широтами проносились метели. 
«Просни-итесь! – взывали они. – Все равно разбу-удим…» Но не метелям и ураганам 
было суждено поднять Арктику, они и не подозревали, что их вой и свист 
убаюкивают ее, как колыбельная. Сладко спал океан, дремали торосы, и лишь 
разводья устало открывали глаза, чтобы вновь крепко смежить веки. 
Обескураженные и обессиленные, метели замирали, растворяясь в первозданном 
беззвучии.
И тогда на черном небосклоне возникали сияния – сновидения уснувшей Арктики, ее 
галлюцинации. Тяжелый занавес, сработанный из разноцветного бархата, будто 
колебался от ветра, и горизонт прорезали световые столбы, рассыпаясь в 
неистовой пляске, чтобы вдруг исчезнуть и неожиданно возродиться в виде цветных 
тропинок, приглашающих подняться по ним и заглянуть в тайну мироздания.
А потом сновидения гасли, и Арктика вновь погружалась в тяжелую спячку, которую 
не могли нарушить ни вопли циклонов, ни холодный свет Луны, ни подмигивания 
далеких звезд. И, казалось, так будет всегда в этих слушавших беззвучие космоса 
просторах, до которых не доносились звуки из умеренных и тропических широт.
Но тут происходило событие, которое хотя и повторялось из года в год миллионы 
веков, всегда заставало Арктику врасплох.
Горизонт неожиданно начинал багроветь, окрашивая в яркие тона облака; из-за 
него осторожно выглядывали первые солнечные лучи. Это были разведчики. Юркие и 
наблюдательные, они обшаривали миллионы квадратных километров застывшего 
безмолвия, щекотали заиндевевшие скалы и торосы, высекая из них снопы искр, 
зажигали мириады светлячков на ледяных полях и, доложив добытые сведения, 
вызывали из тьмы багрово-красный диск солнца. Несколько минут Солнце с 
интересом осматривало свои арктические – владения, брошенные им на произвол 
судьбы полгода назад, убеждалось, что все так, как должно быть, и вновь 
скрывалось за горизонтом. Это из милосердия, от долгой спячки природу следует 
пробуждать постепенно, слишком много света сразу она не перенесет. Завтра 
солнце снова вернется и с каждым днем будет светить все дольше, пока над 
окончательно разбуженными широтами не воссияет полярный день.
На дрейфующей станции четырнадцать человек встречали солнце. Они вели себя так, 
как язычники, узревшие знамение: оглашали воздух ликующими криками, потрясали 
кулаками, плясали. Солнце все прибавляло, а когда уходило за горизонт, то 
оставляло на ночь зарю – в залог того, что уходит оно ненадолго и скоро 
вернется. Ночь понемногу усыхала, превращаясь в сумерки, а потом и вовсе стала 
исчезать.
Льдина и люди на ней жадно впитывали в себя свет и тепло.