своей личной жизни, – Николаич, впрочем, кое-что рассказал, – однако явно 
преисполнился ко мне уважения после того, как я проник в его столь тщательно 
охраняемый внутренний мир. Увидев раскрытую диссертацию, Груздев усмехается:
– Зря тратите серое вещество, Саша. Все, что вы уже сказали, хотите сказать и 
скажете в будущем, давным-давно открыл в одном из своих рассказов хороший 
писатель О'Генри. Именно его я считаю основоположником учения о психологической 
совместимости, а все вы жалкие эпигоны. Где ваш томик?
Груздев разыскал на полке книгу, полистал ее и с торжеством изрек:
– Есть! Рассказ называется «Справочник Гименея». Напоминаю содержание, дорогие 
радиослушатели: двух бродяг застала пурга, и они месяц спасались в заброшенной 
хижине. Оказавшись в отрыве от дружного коллектива других бродяг, они так 
надоели друг другу, что к концу третьей недели один из них сказал… Внимание, 
доктор! «Мистер Грин, вы когда-то были моим приятелем, и это мешает мне сказать 
вам со всей откровенностью, что если бы мне пришлось выбирать между вашим 
обществом и обществом обыкновенной кудлатой, колченогой дворняжки, то один из 
обитателей этой хибарки вилял бы сейчас хвостом». Конец цитаты.
– Только не показывайте Вене, – прошу я. – Он из этой изящной цитаты сделает 
слишком далеко идущие выводы.
– Если б только Веня. – Груздев покачал головой. – Кто самый скромный, тихий и 
тактичный человек на станции?
– Дима Кузьмин, – ожидая подвоха, без особой уверенности ответил я.
– Правильно, Дима, мой сосед. Минут пятнадцать назад, когда я вполне дружелюбно 
попросил его не мурлыкать один и тот же пошлый мотивчик, скромнейший Дима 
нечленораздельно выругался (думаю, едва ли не впервые в жизни) и так хлопнул 
дверью, что Кореш до сих пор заикается. Отныне, опираясь на авторитет О'Генри, 
я и предпочту общество указанного Кореша.
Я делаю себе пометку.
– «Кузьмин», – склонившись над моим плечом, читает Груздев. – Доктор реагирует 
на жалобы трудящихся. Можете выписать Диме воздушные ванны, веерный душ и 
прогулки перед сном в близлежащем парке.
Поострив таким образом и отведя душу, Груздев откланивается, а я продолжаю 
мрачно размышлять. У полярников есть такой анекдот. В кадры является человек: 
«Кто вы по специальности? – Зимовщик. – А конкретнее, чем будете заниматься на 
станции? – Зимовать». Зимовать – и точка! Полярники над этим анекдотом смеются, 
потому что легко представляют себе того «кадра», храпящего часов по пятнадцать 
в сутки. Быть может, много лет назад, когда береговые и островные станции 
сообщали только погоду, такое умение «зимовать» имело цену, но сегодня дело 
обстоит по-иному: на станции пришла наука. Сегодня кровь из носу, а выдай в 
эфир научную продукцию: аэрологию, гидрологию, магнитологию, метеорологию, 
радиофизику и так далее. На работу и половины суток не хватает! В оставшееся 
время – еда, немного личной жизни и сон.
Для большей наглядности я набрасываю на листке схему.
Еда: общая тенденция – потеря аппетита, снижение веса.
Личная жизнь: общая тенденция – раздражительность, неуживчивость, уход в себя.
Сон: общая тенденция – трудное засыпание, эмоциональные, часто тревожные сны, 
по утрам головная боль, сонливость.
Я неожиданно вспоминаю, что точно такую же схему составлял на первой своей 
зимовке. С тех пор ничего не изменилось, кроме, пожалуй, того, что свои 
наблюдения я могу облечь в более наукообразную форму. За прошедшие с той 
зимовки годы люди придумали исключительно эффективные средства для уничтожения 
себе подобных, теперь за каких-нибудь полчаса можно опустошить Землю, но никто 
не сказал нового слова в науке о том, как двум людям ужиться в одной комнате. 
Наверное, легче доказать квадратуру круга, чем заставить Веню Филатова пожелать 
Жене Дугину доброго утра.
Ну, с Горемыкиным уже договорено: будем три раза в неделю печь пироги, завтра 
даже с грибами, жарить блинчики с мясом, лепить всей ордой пельмени. Я сыграл 
на Валином профессиональном самолюбии, и он торжественно поклялся, что у ребят 
«за ушами будет трещать»! Допустим, что это нам удастся.
А личная жизнь и сон?
Подскажите, как поднять жизненный тонус Осокина, который никак не может 
поверить в то, что ребята искренне его простили?
Ну, кто из вас самый умный, дайте совет: как уговорить Костю Томилина не 
терзать себя за то, что он не простился с матерью?
Как поймать ту муху, которая укусила милейшего и тактичнейшего Диму Кузьмина?
Как выбить из головы Рахманова дурацкую мысль о том, что его красавицу жену 
кто-нибудь да утешает в ее одиночестве?
И что должен делать врач, когда ночами то в одном, то в другом домике 
зажигается свет и люди, оставив тщетные попытки уснуть, до утра читают в 
постелях книги?
Николаич говорит: работа, общение и юмор. Ничего другого не вижу и я, хотя 
иногда думаю о том, что вместо медицинской литературы мне нужно было бы взять с 
собой сборники анекдотов.
Я не паникую и не жалуюсь: не на улице нашел нас Николаич, а собирал «с бору по 
сосенке», и дрейф наш проходит так, как проходили другие, и люди ведут себя так 
потому, что они живые люди, а не роботы. Может, и были идиллические зимовки, 
где с первого до последнего дня люди вставали с песней и до ночи улыбались друг 
другу, только я о таких не знаю. Зимовка – штука жестокая, в ней только начало 
бравурное и конец мажорный, а вся середина – ох, какие суровое испытание, 
дорогие товарищи. Сплошная проза! То идет она долгими главами, серая и 
будничная, то вдруг возникает током бьющая по обнаженным нервам страничка из