Белов

Стоковый ветер с купола свирепствовал третьи сутки.
В дома, которые еще со времен Первой экспедиции занесло многометровой толщей 
снега, свист пурги не доходил, там было тихо и спокойно, и лишь неизбежные, 
три-четыре раза в день вылазки в кают-компанию заставляли обитателей Мирного 
проклинать опостылевший стоковый ветер. Впрочем, двадцать пять метров в Мирном 
– это еще не пурга: далеко холить никому не нужно (разве что за мясом на 
холодный склад, что на седьмом километре, там есть аварийный запас), 
метеоплощадка, аэрология и прочая наука – под рукой, и если соблюдать 
элементарные требования техники безопасности, такая пурга особых хлопот не 
доставляет. Ну расчищать двери, выходы из тамбуров нужно, радиозонды с 
удвоенной осторожностью запускать и к барьеру близко не подходить, чтобы не 
свалиться в море. Другое дело, если задает по-настоящему, метров на 
сорок-пятьдесят в секунду; здесь уже всякие шутки в сторону, в двух шагах от 
дома можно погибнуть. Когда на станцию обрушивались такие ураганы, жизнь 
замирала. Люди выходила на свежий воздух при крайней необходимости и только в 
связке, гэредвигались, держась за леера и по прибытии на место немедленно 
докладывались дежурному. Многого недосчитывались в Мирном после такого разгула 
стихии. Ветром опрокидывало столбы электропередачи, гнуло антенны, уносило за 
тридевять земель все, что плохо лежало, а однажды ураган, переваливший за 
двести километров в час, сорвал с мертвяков самолет ИЛ-12 и утопил в море его 
обломки.
Хуже всех в непогоду летчикам. Они вообще по натуре народ деятельный и 
нетерпеливый, на земле работа для них не работа, по-настоящему полноценность 
свою они ощущают лишь в воздухе и потому острее, чем люди других профессий, 
переживают унизительную зависимость от погоды. Особенно полярные летчики, для 
которых нормальные метеорологические условия – редкое и счастливое исключение. 
Жесткие наставления и инструкции связывают полярных летчиков по рукам и по 
ногам настолько, что, если захочешь летать по правилам, будешь почти всегда 
сидеть на земле. Нигде так природа не сопротивляется авиации, как в высоких 
широтах. Можно взлететь – на трассе непогода; видимость «миллион на миллион» – 
в месте назначения низовая пурга; погода лучше не придумаешь – не проходят 
короткие радиоволны, и нарушается работа компасов, а на ориентиры в полярной 
пустыне не очень-то надейся; все и везде идеально так самолет обледенел… Хочешь 
летать в высоких широтах – готовься к тому, что каждый день будешь рисковать, 
нарушать инструкции. А не нравится такая перспектива – летай над Большой землей.
 Тоже будут любимые летчиками острые ощущения, во в пределах установленных 
правил…
Не узнав на радиостанции ничего нового, Белов, держась к ветру спиной, пошел на 
Комсомольскую сопку и по железной лесенке забрался на смотровую площадку, 
образованную верхом огромной цистерны.
Мирный замело по самые тамбуры; когда стихали порывы ветра, можно было увидеть 
лишь силуэты нескольких домиков, защищенных от пурги складками местности. 
Снежным одеялом покрылись скалы островов, оторвало от берега и унесло в море 
припайный лед, сторожевыми башнями возвышались айсберги, давным-давно севшие на 
мель и ставшие неотъемлемой частью здешнего пейзажа. Через месяцполтора, 
подумал Белов, многое переменится: могучий лед снова скует море Дейвиса, на 
свежий припай придут тысячи императорских пингвинов, и понемногу наступят 
сумерки, переходящие в долгую полярную ночь.
Припай! Был бы он сейчас, многокилометровый железобетонный припай, – никаких 
проблем, поднялся бы с него в два счета. Ледяной барьер – естественная и лучшая 
защита от стокового ветра, разогнался бы вдоль берега…
Белов знал одно: раз Семенов молчит – ему плохо. Рация здесь ни при чем; если 
даже вышла из строя – на Востоке есть запасной передатчик. А вот если что с 
дизелями – дело швах, без тепла долго не продержаться…
Остро ощутив свою беспомощность, Белов неожиданно вспомнил, как безусым 
мальчишкой, только что закончившим летную школу, напросился выручать друга. 
Было это в сорок третьем, возле Геленджика. Петьку Кольцова подбили в воздушном 
бою, и ребята видели, как он выбросился с парашютом на ничейную землю. Белов 
полетел к нему на ПО-2, и вдруг – «мессер». Немец обрадовался уж очень добыча 
легкая, беззащитный «кукурузник», деваться ему некуда-и рукой провел по горлу: 
сейчас, мол, будет тебе «чик-чик». Было очень обидно погибать без всякой драки; 
Белов вытащил пистолет и для очистки совести пульнул по веселому немцу. Попал! 
Одним-единственным выстрелом сбил «мессера»– в первом боевом вылете. И спас 
изумленного такой развязкой, безмерно счастливого Петьку. А вернулся на 
аэродром – комполка Савельев, Герой Советского Союза и замечательный ас, вызвал 
гордого своей удачей мальчишку из строя и стал ругать его на чем свет стоит. 
Белов стоял навытяжку, обливаясь потом и с недоумением слушая ругань: может, 
спутал командир? А тот перевел дух и закончил: «Ну, что мне с тобой делать2 
Отлупить, в обоз перевести или наградить?» «Наградить!» – со смехом подсказали 
товарищи. Оказывается, ритуал был такой в савельевском полку…
– Белов тогда на ледовую разведку летал, а Мишка был у него бортмехаником. 
Самолет на корабле, выход в море все откладывается, и Мишка отправился на берег 
культурно отдохнуть. Малость перебрал, в каюту идти побоялся и лег спать в 
шлюпке. Проснулся-на одной ноге есть ботинок, а на другой нет, потерял по 
дороге. Разозлился, выкинул его в море, надел резиновые сапоги и пошел покупать