треногу, но и капрон нужно было испытать на прочность. Тот самый штормтрап, 
который когда-то оборвался в шурфе, тоже был из капрона, и Семенов тогда пришел 
к выводу, что при сильных морозах много надежнее обыкновенная пеньковая веревка,
 не говоря уже о манильском тросе. А синтетика есть синтетика, искуственные 
волокна холода не любят, становятся хрупкими и ломкими.
– Перекос!
Дугин приник всем телом к крышке, выравнивая ее на шпильках, а Филатов вцепился 
в шнур и напрягся, чтобы чуть-чуть ее приподнять. Дугин кивнул – опускай, мол, 
все в порядке. Удовлетворенно вздохнул, выпрямился.
– Можно убирать механизацию, Николаич.
Семенов и Бармин уволокли треногу в сторону, а механики слегка, пока что 
вручную, стали наживлять гайки на торчащие сквозь отверстия крышки шпильки.
– Сервируйте стол,друзья!
Паяльной лампой Гаранин раскалил добела стальной лист и швырял на него отбивные 
бифштексы. Способ старинный, в Арктике и по сей день любители так готовят 
оленину. Может, гурману такая пища и не пришлась бы по вкусу, зато для ее 
приготовления ни печки, ни сковороды с жиром не надо, мясо испекается в одну 
минуту.
– Обедать – не работать – Филатов с готовностью присел на скамью. – Знаешь, 
Женька, чем трудовой день красен?
– Ну?
– Перерывом на обед и перекурами. Это не я, это в Древнем Риме один башковитый 
мужик придумал, по имени Сократ. Верно, док?
– Никогда такой ерунды Сократ не говорил, – засмеялся Бармин, присаживаясь – 
Кстати, он жил и мыслил в Древней Греции.
– Пустобрех, – неодобрительно произнес Дугин.
– Сократ, древний гений и мудрец, – пустобрех? – оскорбился Филатов. – Знал, 
что ты неуч, но не думал, что такой глухой. Отецкомандир, предлагаю 
организовать на Востоке курсы по ликвидации безграмотности, для Дугина и 
Волосана.
– Звонарь с глухой колокольни, – буркнул Дугин и тут же внес ясность:
– Ты, а не Сократ.
Посмеялись, повеселели. Все-таки дело ощутимо идет к концу. Без особого 
аппетита поели (какой там аппетит, когда чувствуешь себя, будто после тяжелого 
похмелья!), с наслаждением опустошили двухлитровый термос крепкого чая и 
принялись за второй.
– Начнем зимовать, – размечтался Дугин, – повар поставит в кают-компании на 
тумбочку бак с компотом, подходи и пей, сколько влезет. Или ваш любимый 
клюквенный морс, Андрей Иванович, которым Михеич баловал.
– Михеич…– Бармин фыркнул. – А кто, рискуя своей безупречной репутацией, 
бочонок клюквы раздобыл, чтобы ваши хилые организмы витаминизировать?
– Ты, Саша, ты, – улыбнулся Гаранин. – Этот бочонок, кажется, всю зимовку 
искали в Мирном?
– У них было еще два, – оправдался Бармин – А если от многого взять немножко..
– Житуха настанет, – продолжал мечтать Дугин. – Отстоишь вахту, купнешься в 
баньке – эх, без парной наша банька! – разденешься до трусов и в постельку, на 
полных восемь часов, да еще после обеда два часа для здоровья. Житуха!
– Нос у тебя побелел, фантазер, растирай! – прикрикнул Бармин. – Нужно же такое 
придумать – банька, постелька… Ты что, отмываться и спать без задних ног сюда 
приехал?
– Как в санаторий, – с негодованием поддержал Филатов.
– А ты? – возмутился Дугин.
– Лично я приехал сюда героическим трудом завоевывать Антарктиду.
– Тоже мне завоеватель… Краше в гроб кладут.
– Пусть тех, кто краше, и кладут, – возразил Филатов. – А мне торопиться некуда,
 молодой я очень, среднего комсомольского возраста. Я, может, еще «Москвича» 
купить желаю и махнуть на юг с одной забавной крошкой. Есть одна на примете, 
художественная гимнасточка.
Мороз пробивал каэшки, набрасывался на тело, и Семенов пожалел, что придется 
заканчивать этот пустой, но очень полезный для ребят разговор. В одной книге – 
какой, Семенов припомнить не мог – он вычитал такую сцену. Хирург произвел 
сложнейшую операцию, спас придворного, и тот, открыв глаза, первым делом 
спросил: «Как здоровье императора?» И тогда хирург обронил: «Царедворец 
ожиложивет и человек». Этот афоризм очень понравился Семенову, который вообще 
ценил мысли, навевающие ассоциации. Юмор для него всегда был вернейшим 
барометром настроения. По своему опыту Семенов знал, что люди, перестающие 
шутить, погружаются в депрессию, последствия которой трудно предугадать. Так 
бывает с теми, кто впадает в полярную тоску, кем овладевают уныние и 
безнадежность. Тогда в коллективе, особенно в небольшом, могут появиться 
трещины, он перестанет быть монолитом и оказывается под угрозой распада. 
Семенов отдавал себе отчет в том, что такая опасность совсем недавно грозила 
его пятерке. А теперь успокоился: проснулся юмор – проснулся и коллектив.
Снег на Востоке летом и весной заготавливали впрок, чтобы хва тило на суровые 
месяцы полярной ночи. Метрах в ста от жилого дома находился карьер, туда в 
погожий день выходили всем составом, пилили ручными пилами спрессованный снег, 
складывали пудовые монолиты на волокуши и отвозили к помещению. Работа тяжелая, 
труднее, пожалуй, на Востоке не было, и на ней часто срывались: к черту летела 
кровью добытая акклиматизация, снова начинались одышка, головные боли, тошнота 
и прочие прелести горной болезни.
Поэтому можно было лишь порадоваться оплошности товарищей из старой смены,