появилась белая медведица с двумя медвежатами. Прыгая, как заяц, с кочки на 
кочку, Белов домчался до самодета, залез в кабину и задраил люк. Медведица 
подошла, понюхала рюкзак, который беглец с перепугу уронил, разодрала когтями и 
в две минуты слопала трехсуч очный запас продовольствия. Понравилось. Взглянула 
на Белова очень выразительно, так что у него мурашки по телу пробежали, и 
улеглась спать. А медвежата, необыкновенно довольные такой редкостной игрушкой, 
вскарабкались на самолет и стали рвать обшивку. Белов выстрелил из ракетницы, 
напугал их, побежали ябедничать матери. Та проснулась, задала им трепку и снова 
улеглась. Тогда Белов выстрелил в медведицу-чуть в сторону, конечно, чтобы не 
поранить, а то обозленная зверюга разнесла бы легкую машину вдребезги. 
Медведица смахнула ракету лапой, облизала ее и кивнула давай, мол, еще. Снова 
пальнул – медвежата с визгом побежали за ракетой, в жизни еще так весело не 
играли. Голодный, вне себя от злости, Белов чуть не сутки безвылазно проторчал 
в кабине: совестил медведей, обзывал их всякими словами. Да разве они, мерзавцы,
 поймут?
Когда они наконец, ушли, Белов еще полсуток добирался до станции и пришел туда 
еле живой. Набросился на еду, отдохнул, посмеялся с друзьями над своим 
приключением, и все стали думать, как выручить самолет. Проще всего было бы 
дождаться осени, когда тундра подмерзает, но это еще два-три месяца, и Семенов, 
который замещал начальника, вместе с Беловым придумал хитроумный план. 
Несколько дней всем коллективом к самолету таскали доски и соорудили этакий 
двухдорожечный тротуар длиной метров двадцать пять – будущую взлетную полосу. 
Потом разгрузили самолет – сняли вспомогательный движок, спальные мешки, слили 
почти весь бензин – и вкатили У-2 на дорожку. Теперь успех зависел от 
слаженности, синхронности общих действий. Человек десять взялись за хвост и за 
крылья, Белов запустил мотор, а Семенов стоял впереди с поднятой рукой и ждал 
сигнала. Предприятие было рискованное и требовало от летчика поистине ювелирной 
работы: в случае неудачи самолет мог скапотировать – и тогда неизбежна тяжелая 
авария. Самолет трясся, люди с трудом его удерживали, а Семенов неотрывно 
смотрел в лицо Белова, чтобы не упустить кивка. Не забыть ему его лица, сколько 
эмоций было на нем написано! Будто все существо свое Белов подключил к мотору, 
набиравшему максимальные обороты, душу свою прибавляя к подъемной силе 
самолета! Кивок, Семенов резко опустил руку, люди мгновенно упали на землю, а 
самолет бешено рванулся но дорожке и взмыл в воздух! Дальше было просто. В 
полутора километрах на склоне пологого холма заранее подыскали площадку из 
выветрившихся камней, и Белов благополучно там приземлился. Подтащили туда 
движок, мешки и бензин, привели самолет в порядок, и Белов улетел – веселый, 
уверенный в себе и в своей неизменной удаче.
Таких удач у него было много. Однако, напомнил себе Семенов, еще никто не 
улетал из Мирного в сильную пургу. Он воссоздал в своей памяти план аэропорта 
Мирный, его взлетно-посадочную полосу. С трех сторон зона ледниковых трещин, с 
четвертой – ледяной барьер высотой в несколько десятков метров. И стоковый 
ветер с купола, двадцать пять метров в секунду. Возможно, такой летчик божьей 
милостью, как Николай Белов, и здесь может усмотреть свой шанс. Но очень 
возможно и то, что самолет, будто спичку, подхватит воздушный вихрь, изломает и 
выбросит либо в зону трещин, либо с барьера в море.
Кровь из носу и отовсюду, откуда она может прорваться, но от этого полета Колю 
нужно уберечь!
Семенов согрелся, в блаженной истоме замерло тело, так бы и лежал, скорчившись 
калачиком, в этом тепле. Не возникни тревожная мысль о Белове, провалялся бы, 
наверное, еще час или два, а теперь медлить преступно, гонит она кнутом на 
работу, как старую, измочаленную жизнью лошадь, которой уже и овса не надо, 
дали бы клок сена и оставили в покое.
Семенов вздохнул, пожалел напоследок самого себя и стал выбираться из мешка.



Запуск

Хотя Семенов объявил подъем раньше, чем обещал, никто не жаловался и не бросал 
исподтишка взглядов на часы. По-настоящему заснуть ухитрился лишь один Бармин, 
и теперь он выглядел свежее других. Пока товарищи натягивали унты, Семенов 
поделился своими опасениями.
– Реальное дело, – согласился Гаранин. – Не усидит, попробует взлететь и 
сломает себе шею.
– Ногу, куда ни шло, – проворчал Дугин, поднимаясь во весь рост и с хрустом 
потягиваясь. А шейные позвонки наш док ремонтировать не умеет.
Семенов взглянул на товарищей. Их лица заросли щетиной, с пробивающейся сединой 
у Гаранина, рыжеватой у доктора. Филатов бодрился, хотя горная болезнь явно 
действовала на него сильнее, чем на других, а глаза сильно покраснели и 
слезились: выходя на улицу, он забывал надевать темные очки.
– Надо – значит, надо,! – сказал он, и Дугин одобрительно кивнул. – Пошли, 
Женька, поищем лесу для треноги.
К ним присоединились остальные. Обшарили станцию, свалку и холодный склад, 
разыскали несколько рудстоек и сколотили из них треногу, установили над дизелем,
 оснастили ее блоком с капроновым шнуром и с превеликой осторожностью подвесили 
крышку цилиндров – два пуда чугуна. Теперь ее следовало опустить на шпильки 
блок-картера – предельно точно, чтобы не сбить резьбу. Эту ответственную 
операцию механики никому не доверили, опускали крышку вдвоем. Под ее тяжестью 
шнур натянулся струной, и Семенов с беспокойством подумал, что ни только