Нужно спешить

Семенов пожалел о том, что последнюю ночь в Мирном не спал.
Полночи просидел за делами с Шумилиным – утрясали план дальнейших рейсов на 
Восток, а потом до утра писал домой письмо, с подробностями, которые любила 
Вера: о морском переходе, встрече со старыми друзьями в Мирном, о разгрузке 
«Оби», погоде и пингвинах. Это письмо Вера будет перечитывать много раз, и 
Семенов не поскупился, накатал десять убористых страниц.
А теперь того сэкономленного сна не хватало, двое суток без отдыха – многовато 
для человека на куполе. Кажется, лежишь себе в полном покое, а сильными 
толчками бьется, не успокаивается перетруженное сердце, нестерпимо болит голова,
 и ноет измученное тело, будто не по днищу – по нему били кувалдой. Семенов 
нащупал в кармане куртки пачку анальгина, вытащил таблетку и сунул ее в рот, но 
проглотить не сумел: и слюна не вырабатывалась, и язык, требуя воды, царапал 
пересохшее небо. Обычно, прежде чем лечь спать, восточники смачивали в воде 
простыни и сырыми развешивали их наподобие занавесок у постелей. Через 
несколько часов простыни становились совершенно сухими, но поначалу люди 
всетаки дышали увлажненным воздухом и засыпали.
Дрожа от набросившегося на него холода, Семенов вылез из спального мешка, 
быстро сунул ноги в унты, налил из термоса чашку теплой таяной воды, запил 
таблетку и юркнул в мешок. Не сразу, но бодь в голове приутихла, зато вновь 
появилась тошнота, самая гнусная и ненавидимая восточниками примета горной 
болезни. Таблетку валидола под язык, пососал – и вроде бы полегчало. Теперь бы 
в самый раз хоть на часок вздремнугь. Семенов прикрыл воспаленные веки и 
приготовился к быстрому забытью, но услышал какие-то хлюпающие звуки и высунул 
голову. Возле нар, прибитый и жалкий, тихо скулил Волосан.
– Ш-ш! – Семенов высвободил руки, привлек Волосана к себе на нары и набросил на 
него два одеяла. «Эх ты, охотник ,за пингвинами! —ласково подумал он, – Вот, 
говорят, собачья жизнь на Востоке. Нет, Волосан, жизнь тут у нас совсем не 
собачья, плохо здесь вашему брату… Теперь близко к пингвинам не подойдешь? Ну, 
терпи, скоро очухаешься, гипоксированный элемент…»
Семенов взглянул на светящийся циферблат: люди спят полтора часа. А может, 
притихли с закрытыми глазами, здесь это бывает, когда спать хочется до 
невозможности, а сон не приходит. Но даже такой неполноценный отдых очень важен 
для сердца и сосудов, которым трудно долго выдерживать натиск бунтующей крови. 
Человеческий организм – машина хрупкая и капризная, и когда начинают рваться 
сосуды, следует немедленно выключать двигатель. Потому и легли отдыхать: все, 
даже богатырь Саша, перемазались кровью. Но что ни говори, а за тридцать часов 
перевернули гору работы: сняли обе крышки цилиндров, подготовили емкость для 
охлаждения, промыли в керосине форсунки и гайки. Всех делов осталось часов на 
десять: смонтировать крышку цилиндров на блок-картере второго дизеля, 
подключить аккумуляторы – и поздравить себя с воскрешением. Генератор даст ток 
и тепло, задействует передатчик, и тогда, дорогой друг Коля Белов, будем 
поднимать флаг.
Не только я, подумал Семенов, наверняка не смыкает глаз и Шумилин. «Восток, я 
Мирный, слушаем вас на всех волнах…)? С тех пор, как Белов удачно приземлился, 
прошли сутки, а Восток молчит, как воды в рот набрал, и кое-кто в своем 
воображении начинает сочинять на первую пятерку похоронку. Пойдет – уже пошла, 
не иначе – шифровка Свешникову, скоро начнется сыр-бор, что, как и почему… У 
кого-то язык на привязи не удержится (один болтун на коллектив – в порядке 
нормы), жены узнают и спать перестанут…
Как можно быстрее выходить в эфир! «Восток, я Мирный, у нас пурга, ветер южный 
двадцать пять метров, видимость ноль…» Хорошо сказал Андрей: «Ты забыл, Саша, 
что пурга в Мирном продлится три недели» – это когда сам Андрей Гаранин умылся 
кровью и доктор вторично (на сей раз не для всех ушей) закинул удочку: 
попытаться сделать печку-капельницу и дождаться Белова в тепле. Три недели, 
конечно, вряд ли, хотя и такое случалось, а дней десять – вполне возможно. 
Разницы, впрочем, особой нет, уже сегодня ночью столбик опустился до отметки 
минус пятьдесят и с каждым днем будет падать все ниже. Капельницу, пожалуй, 
сделать можно, а что дальше? Если станция не выйдет на связь еще день-другой, 
Белов будет забивать «козла» и ждать у моря погоды? Очень это на него не похоже.
 А похоже другое: Коля махнет рукой на пургу и попробует взлететь, но не станет 
ли этот полет для него последним?
Семенов встрепенулся: как это раньше он не подумал о столь очевидной 
перспективе? Обязательно попробует, это в его характере, и сомневаться нечего! 
Нет такой ситуации, в которой Коля не усмотрит шанса. Припомнит, как взлетал на 
святом духе с «волейбольной площадки» и вслепую садился на «баскетбольную» (его 
словечки), постучит по дереву от сглаза, трижды через плечо плюнет – и 
попробует. Как тогда, в тундре, тоже ведь никто не верил, а взлетел!
Лет пятнадцать назад произошел с Беловым такой случай. Летал он тогда на 
дряхлом У-2 и сел на вынужденную, километров восемнадцать не дотянул до 
Скалистого Мыса. Дело было в июле; в это время года тундра бурно расцветает, 
покрывается ягелем и цветочками вроде лютиков и маргариток и вообще становится 
необыкновенно живописной. Но красота эта для глаза, а путнику ходить по летней 
тундре – одна мука: почва оттаивает сантиметров на двадцать пять, амортизирует, 
словно резина, ноги вязнут по щиколотку, с непривычки того и гляди вывихнешь. 
Взял с собой Белов рюкзак с едой, ракетницу и только отошел от самолета, как