наивно-восторженным лицом, они тут же завышают цены в несколько раз, заверяя 
при этом, что продают исключительно дешево только из уважения к вашим высоким 
достоинствам. Я развесил было уши и собирался выложить за маску семь тысяч 
франков (примерно тридцать долларов), когда Нелли подала мне знак и сделала 
хозяину замечание, от которого тот мгновенно увял. Маска поступила в мое 
владение за три тысячи, и хозяин еще весело пританцовывал, пересчитывая купюры. 
Ну и пусть. Зато я бесплатно побродил по «Золотой деревне» и получил 
удовольствия на сто тысяч франков. Иными словами, оказался в чистом выигрыше.
Потом Сергеевы повезли нас на дикий берег купаться, и мы видели, как рыбаки 
тащат из океана сети. Сортировали улов женщины и дети. Было весело и страшно 
смотреть, как мальчишки бесстрашно таскали по горячему песку засыпающих акул и 
швырялись скатами, – уникальные кадры, которые Вилли никак не мог упустить. Он 
стоял в самой толчее и с упоением щелкал затвором, не обращая внимания на 
вцепившегося в его ногу краба. Удивительное племя – фотолюбители!
Чрезвычайно насыщенным оказался и вечер. Сначала Юрий Викторович Тарбеев привел 
к нам в гости американцев: своего коллегу, заместителя генерального директора 
АТЭП Роберта Лонга с женой Моделайн, капитана научно– исследовательского 
корабля «Рисерчер» Левона Росей и начальника экспедиции «Рисерчера» доктора 
Джемса Спаркмана, с которым я сразу же нашел общий язык. Выяснилось что мы были 
совсем недалеко друг от друга в мае 1945 года: молодой Спаркман был тогда 
солдатом в армии генерала Паттона, а я в тол же чине-у, маршала Конева. С 
официально-почтительным обращением сразу же было покончено, и отныне каждый из 
нас стал «олд феллоу» – – старина. Более того, обнаружилось и другое 
обстоятельство: старина Джемс дважды участвовал в американских антарктических 
экспедициях, и о встрече с ним в своей «Ледовой книге» писал Юхан Смуул 
(дневниковая запись от 28 января). Мы тут же нашли общих антарктических 
знакомых, после чего нам оставалось только выпить на брудершафт, А когда 
доктора Спаркмана надолго перехватил его коллега Ткаченко, я мобилизовал свой 
скудный арсенал английских слов и закрутил светскую беседу с обаятельной миссис 
Моделайн Лонг.
Тщетно она пыталась погасить мой энтузиазм перечислением своих пятерых детей и 
уже взрослых внуков – для начала, к превеликому удовольствию мужа, я назвал ее 
«моя прекрасная леди», а закончил тем, что научил произносить по– русски 
«любовь навсегда». Наш роман развивался бы куда более бурно, если бы не 
языковый барьер: на все мои признания миссис Моделайн отвечала «спасибо» и «я 
не люблю водка», чем и ограничивался ее словарный запас.
Проводив гостей, я отправился на «Профессор Зубов», где и провел остаток вечера 
в обществе старых товарищей. С инженером-аэрологом Колей Фищевым я познакомился 
на дрейфующей станции; спустя два с половиной года мы оказались на 
противоположной макушке Земли – на станции Восток в Антарктиде, а еще через 
четыре года встретились на экваторе. «Б следующий раз на Луне», – предложил 
Коля. Для начала мы договорились о будущей встрече в Москве, но поторопились, 
поскольку судьба распорядилась по-иному. Несколько месяцев спустя я получил от 
Коли Фищева радиограмму столь неожиданную, что не поверил своим глазам. Коля – 
и снова на станции Восток? Каким образом? Ведь он совсем недавно вернулся из 
экспедиции!
А произошло совсем уже непредвиденное. Когда Коля возвратился на «Зубове» в 
Ленинград, к берегам ледового континента готовилась выйти Двадцатая советская 
антарктическая экспедиция. И за день до выхода в море неожиданно заболел 
инженер-аэролог новой смены станции Восток. ЧП! В Антарктиду вообще, а на полюс 
холода – станцию Восток в особенности – люди подбираются заранее; немыслимое 
дело – найти замену аэрологу-восточнику за двадцать четыре часа. И тогда 
Алексей Федорович Трешников вызвал Фищева.
Так, мол, и так, Николай, положение, сам понимаешь, какое. Знаю, что 
только-только вернулся домой, но прошу: если можешь, выручи.
Другой кандидатуры не вижу.
Не так часто Трешников обращается к подчиненному с подобной просьбой: это честь 
для полярника, что выбор в столь сложной ситуации пал именно на него. И Коля 
согласился. Пришел домой, ошеломил Валю перспективой неожиданной разлуки на 
год; Валя всплакнула – и жена полярника стала складывать чемоданы…
Но пока, разумеется, Коля никак не мог предполагать, что его ждет по 
возвращении, и весело острил – занятие, в котором он весьма преуспел и в 
котором, на мой взгляд, почти не имел соперников.
Его соседом по каюте был наш «одновосточник» метеоролог Саша Дергунов, а гостем 
– Саша Зингер, бывший механик со станции Беллинсгаузена.
– Наконец-то вы мне попались! – мстительно воскликнул он. – Берите свои слова 
обратно!
Увы, что написано пером, то не вырубишь топором… В книге «Новичок в Антарктиде» 
я рассказал о том, что провалился в ледяную воду, выбрался на берег и побежал в 
дизельную – сушиться., И далее по тексту следовало: «Молоденький сердобольный 
механик-дизелист Саша Зингер раздобыл валенки, набросил на меня шубу со своего 
плеча и напоил пол-литровой чашкой кофе…» – И вот идут годы, – пожаловался Саша,
 – но я, наверное, до старости останусь для своих друзей «молоденьким и 
сердобольным!» Шагу пройти не дают!
И еще двух старых знакомых встретил я на «Зубове»: радиста Петра Ивановича 
Матюхова, участника санно-гусеничных походов по маршруту Мирный – Восток – 
Мирный, и заместителя Петросянца, известного полярника Николая Ивановича Тябина.
 Мы припомнили льдину, на которой впервые встретились, вечера, проведенные в 
кают-компании дрейфующей станции, и Николай Иванович посетовал на то, что 
судьба забросила его в непривычную для полярника экваториальную обстановку.