Завтра мы уходим в Дакар. Нужно спешить, потому что вскоре начнется 
одиннадцатибальный шторм. Необходимо срочно закрепить всю расположенную на 
палубных надстройках аппаратуру и стремительно покидать это гиблое место, иначе 
беды не миновать. Даже как-то не верится, что море, такое милое и ласковое, к 
ночи превратится в бурлящий котел. Самое удивительное, что синоптики во главе с 
Шараповым, чрезмерно доверяя своим картам, проморгали приближение шторма – его 
предсказал Воробышкин.
– Мое дело-предупредить, – с достоинством говорил он, намертво прикручивая 
капроновым шнуром свои приборы. – В районе нашего полигона к двадцати четырем 
часам по Гринвичу сила ветра достигнет тридцати двух метров в секунду.
– Что вы говорите! – ужасались слушатели. – А Шарапов ничего и не подозревает!
– Подлинно научное предвидение основывается на интуиции, разъяснял Воробышкин.
 – Интуиция и озарение – вот что отличает настоящего ученого от дилетанта.
Хотя это звучало очень убедительно, Шарапов проявил себя маловером и скептиком. 
Боюсь, что слова, которые он процедил сквозь зубы, показались бы Воробышкину 
обидными: мне даже неловко повторить, что Шарапов посоветовал ему сделать со 
своей интуицией. А поскольку именно Шарапов являлся главным синоптиком, 
руководство судна пошло у него на поводу и повело себя так, будто никакого 
шторма и не ожидается.
Столь же беспечно отнеслись к подлинно научному предвидению и нижестоящие члены 
экипажа. С утра палубная команда и гидрологи вытаскивали буй, а Вася и Валентин 
снимали эту сцену. Одна за другой поднимались на бак драгоценные вертушки, 
самописцы которых три недели неустанно фиксировали поведение подводных течений.
Первая вертушка обросла ракушками и не сработала, зато остальные оказались в 
полном порядке. Целым слоем, настоящей коллекцией раковин покрылся и сам буй.
Всей этой сложной подъемной операцией несколько часов руководил Степан Иванович 
Гись, и у зрителей сердца изнылись – так он волновался. Не только потому, что 
уж слишком велика была ответственность, но и потому, что в эти часы рыба 
клевала, как никогда.
Прикованный к лебедкам и вертушкам, Степан Иванович чуть не плакал, глядя, как 
его конкуренты тащат из воды тунца за тунцом. Нет справедливости на свете! В ту 
минуту, когда, подняв последнюю вертушку, Гись с вожделением забросил удочку, к 
борту подошла стая акул, и тунцы разбежались в разные стороны.
Между тем время шло, обещанный Воробышкиным шторм неумолимо приближался, а 
капитан нисколько не торопился уводить судно в безопасное место. Более того, 
гидрологи затеяли постановку нового буя с вертушками и провозились до вечера.
– Мое дело – предупредить, – повторял Воробышкин, посматривая то на часы, то на 
пока еще безоблачное небо. – Лично я слагаю с себя всякую ответственность за 
судьбу корабля!
И хотя этой ответственности на Воробышкина никто не возлагал, возникало 
тревожное ощущение, что отныне корабль становится беззащитным. Нас утешало лишь 
то, что «Королев» уже побывал в переделках и как-нибудь сумеет выбраться из 
этого ужасного шторма.
А пока что, не теряя даром времени, мы готовились к предстоящей высадке на 
берег, по которому успели изрядно соскучиться: стирали, гладили, стриглись – 
одним словом, чистили перышки.
За время своих странствий я стал вполне квалифицированной прачкой, но так и не 
постиг великого искусства обращения с утюгом.
Вот и сегодня он отколол довольно гнусную штуку, оставив подпалины на моей 
любимой хлопчатобумажной рубашке, причем на самом видном месте. Любил я эту 
рубашку главным образом потому, что она была у меня последняя – две другие я 
прожег утюгом и выбросил в иллюминатор перед Кубой. Перспектива гулять по 
Дакару с его адской жарой в нейлоновой тенниске не очень вдохновляла меня, и я 
бросил призыв о помощи, на который откликнулась старший инженер Роза 
Александровна Бритвина. Оказалось, что рубашку можно легко спасти, если 
воздействовать на подпалины соком репчатого лука. Я воздействовал. Подпалины 
действительно исчезли, но вместо них появились расплывчатые желтые пятна. Я 
вновь выстирал рубашку – пятна остались, опять залил их соком лука – – никакого 
впечатления.
Когда я, охрипнув от проклятий, открывал иллюминатор, ко мне заглянул Юрий 
Прокопьевич. Изучив ситуацию, он сказал, что дело поправимо: у него есть 
чудодейственная щавелевая кислота, которая запросто снимает любые пятна. Вот 
спасибо! Взяв кислоту, я вприпрыжку отправился к себе выводить пятна.. И что бы 
вы подумали?
Пятна исчезли, как по волшебству, но зато на их месте образовались 
многочисленные дырки, и рубашка стала похожа на авоську. Теперь все было просто.
 Я с огромным облегчением открыл иллюминатор и выбросил рубашку в море, где ее 
тут же подхватила гулявшая поблизости акула. Носит она ее или съела, мне 
установить не удалось.
А наутро мы благополучно, не потеряв ни метра троса, подняли глубоководный 
якорь и полным ходом двинулись в Дакар.
Да, чуть не забыл: к двадцати четырем часам ветер, которого мы и так не ощущали,
 стих совершенно – этот факт зафиксировала в своем журнале метеоролог Нелли 
Капустин, – и на море установился такой абсолютный штиль, какого мы не видывали 
за весь рейс. Более того, данные, полученные от спутников Земли, 
свидетельствовали о том, что не только в нашем районе, но и за тысячу 
километров от него не наблюдается никаких штормов. Ввиду того, что даже сам 
Воробышкин не смог объяснить, чем вызвано такое необычное поведение природы, 
этот штиль вошел в летопись нашего плавания как антинаучный.