оставлю!
Зато в перекуры по его приказу нам вручали наградные – чайники с холодным 
компотом. Сказочное награждение – после такой работы сидеть в тенечке, пить 
компот и беседовать о всякой всячине.
– Окунуться бы в море! – размечтался Петя.
– Как человек, чуть не съеденный акулой… – начал я.
– Подумаешь, акула, – пренебрежительно сказал Юрий Прокопьевич. – Бот меня 
однажды чуть не съел осьминог.
И, уступив нашим требованиям, рассказал: – Это было лет пятнадцать назад, я 
тогда плавал на «Витязе».
Мы несколько дней отдыхали на Таити и как-то отправились в поход на рифы за 
кораллами и ракушками. Прогулка – фантастическая!
Я плыл в маске и восхищался неописуемой красотой рифов, образовавших этакое 
причудливое ущелье. Беспечно подплыл к самому концу ущелья – и окаменел: на 
меня своими немигающими глазами смотрел гигантский осьминог. Щупальца – не 
меньше метра! Ну, думаю, выбыл из судовой роли. А осьминог хотя и не движется 
навстречу, но внимательно меня изучает, словно решая, с какой стороны начать 
харчить. Я потихоньку отступаю – не движется, я побыстрее – висит на месте и 
колышет щупальцами. Оглядываюсь, чтобы предупредить товарищей, а они, не 
обращая внимания на мои отчаянные жесты, плывут прямо по направлению к 
чудовищу! Быть трагедии! Бросаюсь за ними, погибать – так вместе, но вижу, что 
ребята один за другим поднимаются из воды на риф, а на крючке одного из них 
болтается мой осьминог. Правда, он оказался несколько меньших размеров, чем я 
ожидал, щупальца – сантиметров по десять…
– Вы стали жертвой элементарного оптического обмана, – любезно пояснил 
Воробышкин. – Я сейчас вам все разъясню. Дело в том…
– Благодарю вас. – Юрий Прокопьевич вежливо шаркнул рези новым сапогом. – Я уже 
понял.
Воробышкин все-таки порывался теоретически обосновать превращение гигантского 
спрута в маленького, но вниманием аудитории овладел Леонтий Григорьевич 
Братковский.
– Это произошло в Петропавловске-на-Камчатке. Свободного причала не оказалось, 
и мы ошвартовались к борту другого судна.
Сижу я в радиорубке, передаю в Москву сводку и вдруг слышу, что дверь 
открывается, и кто-то, тяжело сопя, расхаживает за моей спиной. Оборачиваюсь – 
здоровенный бурый медведь! Не знаю, откуда взялась такая прыть, но я с места 
выпрыгнул в окно. Радуюсь, что спас свою драгоценную жизнь, а из приемника идет 
морзянка, Москва запрашивает, в чем дело, почему я замолчал. Откуда им знать, 
что мое молчание вызвано исключительно уважительной причиной? Ну, ду– маю, 
скандал будет, эфирное время по минутам расписано, а что делать? Медведь 
по-хозяйски расхаживает по рубке, с любопытством слушает морзянку и 
принюхивается к моему пиджаку. Я даже за сердце схватился: не сожрал бы мою 
трехмесячную зарплату! Но когда он разыскал и с большим энтузиазмом съел пачку 
печенья, я понял, что он, наверное, ручной и перешел с борта судна, к которому 
мы ошвартовались. Понять-то понял, а в рубку зайти боюсь: а вдруг медведь не 
знает, что он ручной? Решил проверить: побежал в капитанскую каюту, набрал 
конфет и стал бросать их этому субъекту. Хватает на лету! Тогда я конфетами 
выманил его из рубки и швырнул целую горсть в капитанскую каюту. Медведь прыг 
туда, а я запер за ним дверь и помчался отстукивать радиограмму. Как раз в эту 
минуту капитан вошел к себе… Потом мы не раз спрашивали, выпил ли он со своим 
гостем на брудершафт, но капитан отмалчивался…
Выдраив пеленгаторную палубу до зеркального блеска, обгоревшие, донельзя 
грязные, но довольные {старпом великодушно признал, что даже палубная команда 
не сработала бы лучше), мы отправились приводить себя в порядок и обедать.
А в четверг аврал продолжился: на этот раз нам доверили выкрасить кнехты, клюзы 
и лебедки на баке. Возглавил новоиспеченных маляров Олег Ананьевич Ростовцев, и 
благодаря этому работу мы закончили досрочно. Не только потому, что он оказался 
маляром высокого класса, но и потому, что, когда свободные от вахт ребята 
приходили поглазеть, как сам капитан красит лебедку, боцман Петр Андреевич 
Тарутин без лишних разговоров вручал им кисти и скребки.
Отказываться, сами понимаете, было неудобно («Что, у капитана больше времени, 
чем у тебя?»), и наш полк вырос вдвое.
Я обработал чернью три кнехта, два клюза и турачку брашпиля и был ужасно 
доволен, когда боцман во всеуслышание объявил, что выкрашенные мною предметы – 
настоящее учебное пособие для начинающих маляров. Артемий Харлампович с этим 
выводом согласился, Да, настоящее учебное пособие. Вся палубная команда, 
добавил он, должна побывать здесь и ознакомиться с этими кнехтами и клюзами, 
чтобы раз навсегда понять, как не надо работать, ибо я израсходовал слишком 
много краски.
Вот и угоди начальству!



Антинаучный штиль, подъем вертушек и мелочи быта

Первый период Тропического эксперимента заканчивается. Три недели мы дрейфовали 
в заданном районе своего полигона, непрерывно, по двадцать четыре часа в сутки 
уговаривая океан, атмосферу и солнце поделиться своими секретами. Все добытые 
показания немедленно превращались в точки-тире и уходили в эфир, становясь 
общим достоянием всех участников Тропического эксперимента.