на аппендицит уложили в лазарет судового плотника Григория Андреевича 
Старченко; случай за последние два месяца был третий, и буйное воображение 
Воробышкина тут же породило глубоко научную теорию, каковую он битый час 
развивал перед загнанным в угол Вилли.
Теория была неподражаемо оригинальна и формулировалась с афористичной 
простотой: по мере приближения солнечных пятен к центру светила на судне 
увеличивается число заболеваний аппендицитом.
Ошеломленный такой очевидной зависимостью, Вилли возражал слабо и 
неубедительно: с одной стороны, конечно, логика несокрушимая, но с другой – не 
мешало бы как-то и доказать, Воробышкин побежал фотографировать солнечные пятна.
 Но здесь произошла крайне досадная неприятность: направленный на Солнце 
«Зенит» совершенно неожиданно задымился и вспыхнул, Пока его владелец, далекий 
от науки человек, изо всех сил проклинал Воробышкина, тот бросился за аппаратом 
к Вилли. На этот раз Вилли был тверд, как камень, и на все аргументы и далее 
предложения о соавторстве отвечал лаконичным и холодным: «Нет». Так что из-за 
сущего пустяка великое открытие не состоялось, что лишний раз свидетельствует о 
том, что в пауке нет мелочей.

Между тем с каждым днем напряжение возрастало – Тропический эксперимент набирал 
пары. Раньше других это ощутила на себе радиорубка: на судно из эфира 
обрушилась такая лавина информации, запросов, требований и приказов, что 
радисты едва успевали их принимать. Флагманом морской эскадры стал «Профессор 
Зубов», где находилась резиденция начальника советской части эксперимента 
Михаила Арамаисовича Петросянца и его заместителя Николая Ивановича Тябина. От 
них, а также из штаб-квартиры в Дакаре мы получали целые рулоны радиограмм, 
только ответить на которые у Ткаченко не хватало рабочего дня, тем более что 
половина из них была на английском языке.
Потом начали задыхаться аэрологи. Все участвующие в эксперименте суда 
одновременно перешли на восьмиразовое зондирование атмосферы: каждые три часа в 
одну и ту же минуту аэрологи разбросанной на тысячи миль эскадры выпускали 
радиозонды.
Ребята из отряда Анатолия Битченко худели на глазах, в таком темпе они, кажется,
 еще никогда не работали. Сначала каждый зонд проверялся на специальном 
устройстве – соответствует ли он своему «паспорту». Затем резиновая оболочка 
заполнялась из баллонов гелием и превращалась в грушевидной формы воздушный шар,
 к которому вместо гондолы прикреплялся радиозонд. Теперь зонд был полностью 
снаряжен и готов к полету. И вот, подхваченный воздушным потоком, он 
стремительно уносился ввысь, а на «Метеорите», мощной локационной установке, 
следили за полетом Борис Липавский, Саша Городовиков, Римма Савватеева и их 
товарищи.
Неудача! Оболочка лопнула, и зонд не достиг нужной высоты – начинай все с 
начала…
И снова, подгоняемые упреками и приказами, аэрологи снаряжали очередного 
«воздушного скитальца», снова его выпускали. На этот раз порядок. Теперь нужно 
быстро произвести первичную обработку, нанести данные на перфоленту и – бегом 
на ЭВМ! Раз – заработало запоминающее устройство, два – в сумасшедшей пляске 
запрыгали в машине светлячки, три – пошла бумажная простыня со многими сотнями 
цифр. Снова бегом – в радиорубку, где неистовствуют радисты, от которых центр 
настойчиво требует эти самые цифры, браня за уже пятиминутное опоздание.
А едва кончился цикл – наступает время для нового. Пора выпускать, почему не 
готовы? Не пообедали? Оболочки лопаются? Это не оправдание! Не-ме-длен-но 
выпускайте зонд!
И так – восемь раз в сутки.
Тысячи зондов летели над Атлантикой, пронизывая гущу атмосферы тропической 
области; они, как разведчики, засылаемые во вражеские тылы, передавали по радио 
бесценные сведения – и погибали.
Где-то на высотах тридцати с лишним километров гелий вырывался из оболочек, и 
зонды стремглав летели в океан…
Аэрологам, пожалуй, было труднее всего, но метеорологи и гидрологи тоже несли 
круглосуточные вахты, да и весь остальной научный состав забыл, что такое покой,
 Однако даже на фоне этой всеобщей вулканической активности поражала своим 
фанатизмом группа эстонских астрофизиков.
Эстонцы привезли на судно совсем немного приборов, что-то около двух тонн, и 
очень сожалели, что пришлось ограничиться таким жалким минимумом.
Весь рейс до начала эксперимента эти тонны приводились в порядок, размещались в 
разных помещениях и даже реконструировались руками великого механика Марта 
Тийслера. Но зато к первому дню дрейфа все оборудование было так отлажено, что 
эстонцы могли целиком отдаться чистой науке.

– Юло, – обратился я как-то к руководителю группы, – прошлой ночью я видел 
ваших ребят за работой, утром они носились от прибора к прибору, днем готовили 
перфоленты, вечером прокручивали их на ЭВМ. Когда вы, извините за бестактность, 
спите? Или это не предусмотрено научной программой?
– Откровенно говоря, не предусмотрено, – согласился Юло. Видите ли, мы 
подсчитали: для того чтобы выполнить программу, нам необходимо восемь человек, 
а имеются в наличии пятеро. Значит, на каждого падает примерно двойная нагрузка 
– с учетом авралов и прочих работ по судну, не имеющих прямого отношения к 
нашей программе. Но вы не подумайте, мы спим – по графику. Вот, смотри те: 
через двадцать минут встает Андрее и ложится спать на два часа Херберт, после 
него отдыхает Олави, которого заменит Март, – А вы?