|
– Для них главное – дыхание и спокойствие. Не курят, не пьют, от женского пола
шарахаются и берегут нервы.
– А ради чего?
– А ради здоровья, – А на кой черт здоровье, если не выпить, не закусить и это…
шарахаться?
Повеселив зрителей еще несколькими трюками, йог уходит, глубоко вдыхая полезный
для организма морской воздух.
Ранним утром, пока солнце нежное, ласковое, грех тратить время на прыжки и
приседания, когда можно позагорать. Я отбрасываю нелепую мысль о зарядке и
сажусь в шезлонг рядом с Мартом Тийслером.
У него темные, круглые глаза и застенчивая улыбка. Он высокий, сильный и добрый.
Март – инженер-механик из эстонской группы и один из самых популярных на
«Королеве» людей. Мастер он удивительный, воистину на все руки: плотник, столяр,
слесарь по металлу и несравненный наладчик тонких инструментов. Март может
отремонтировать все: часы, транзистор, навигационный прибор, локатор – словом,
любой механизм на судне. А хозяйство у нас большое, то и дело что-то где-то
летит и по судну вечно ходят люди в поисках Марта. Поэтому Март, спокойно
отдыхающий на корме, вызывает недоумение: ведь это же явный простой! Люди,
неужели вы не видите, что Март сидит без дела?
Видят.
– Привет, Март!
– Здравствуйте.
– Загораешь?
– Немножко.
– Понятно… Занят, значит?
– Пока не очень. А что случилось?
– Магнитофон охрип. Не взглянешь?
Март вздыхает, надевает шорты и уходит, а на освободившееся место садится мой
друг Вилли, Он исполнен лирической грусти – ему сегодняшней ночью снилась
Одесса.
– Нет, ты этого не поймешь, – обреченно говорит Вилли, не заме чая на моем лице
ровно никакого сочувствия. – Даже смешно поду мать, что человек, побывавший – в
Одессе каких-то жалких три дня, может вкусить ее прелесть. Разве ты успел
прочувствовать, что море у нас пахнет не так, как везде?
– Не успел, – честно признаюсь я. – Квасом, что ли…
– Квасом? – Вилли задыхается от возмущения. – И зачем только я разъясняю
глухому, что такое вальсы Штрауса?.. Ароматы моря, цветов, платаны, которые
срослись и образовали крыши над улицами…
У нас даже зимой весна, есть, конечно, снег, слякоть и вся прочая че– пуха, а
все равно весна. Потому что – Одесса!
Вилли даже зажмурился – таким наслаждением было для него произносить это
волшебное слово.
– А писатели какие-нибудь в Одессе были? – деланно зевая, равнодушно спрашиваю
я.
Вилли столбенеет, он оскорблен до глубины души.
– Катаев, Багрицкий, Ильф и Петров, Олеша, Паустовский и тысяча других
«московских» (сказано с нескрываемой иронией) писателей! Все московские
писатели – одесситы. А одесская опера!
– Разве в Одессе есть опера?
– Такими остряками у нас в Одессе мостят улицы! Я тебе лучше расскажу про
Фишкина. По окончании гидрометинститута меня распределили в Баку, на Нефтяные
Камни. Я две недели работал в море на промыслах, а две недели отдыхал в Баку.
Отдыхал! Я сходил с ума, потому что обшарил весь город и не нашел ни одного
земляка. И вот однажды иду по улице и вдруг вижу – в окне троллейбуса
промелькнуло что-то родное. Рассмотреть не успел, но печенкой почувствовал, что
родное. И тут вспоминаю – Фишкин! Когда мы студентами гуляли по Дерибасовской,
то он был в одной компании, а я в другой, мы и не разговаривали ни разу, а
просто так; «Мое почтение!» – и мимо. А теперь я мчался две остановки, как
сумасшедший, разбрасывая прохожих, догнал троллейбус и вытащил из него этого
родного мне человека. Мы бросились друг другу в объятия и прослезились от
счастья.
Фишкин тоже работал по распределению в Баку. Мы сняли на двоих комнату и
вечерами на огромном листе ватмана чертили по памяти план Одессы. Вспоминали,
чертили – и чуть не плакали. Потом я уехал в отпуск, а когда вернулся, Фишкин
на три дня взял отгул и не давал мне спать.
– Как море, Лестница, Дюк? – орал он.
– На месте, – успокаивал я.
– А платаны? – стонал Фишкин.
– Такие же красивые. Даже еще лучше, чем были.
– А тумба на Дерибасовской? Розы в санаториях? Нет, ты мне расскажи, как пахнут
розы!
– И не три дня» а целый. месяц подряд, – заканчивает Билли, – я рассказывал ему
про Дюка, пляжи и розы. Теперь ты понимаешь, что значит для одессита Одесса?
– Чего уж тут не понять, – дружелюбно говорю я. – Большой промышленный город.
Транспорт, газированная вода, прачечные. Хороший город, зелени только маловато.
Вилли с негодованием отворачивается.
Корма постепенно заполняется. Кресел и шезлонгов уже не хватает, и опоздавшие
сидят, лежат на разогретом деревянном настиле палубы. Разговоры на корме не
просто звон, а выпуск устной газеты, из которой можно узнать свежие и,
|
|