давили и сжигали друг друга, в то время как их же великий поэт утверждал, что 
«под небом место есть для всех»?
Но хотя потомкам будет проще, посочувствуем им: многого они не увидят. Например,
 как на станции «Северный полюс-15» снимались эпизоды, занявшие одну минуту на 
экране.
Как человек, тесно связанный с кинематографом (я хожу в кино тридцать лет и за 
эти годы вложил в него уйму денег), я не уставал восхищаться стойкостью 
съёмочной группы, её железной выдержкой и нечеловеческой трудоспособностью.
Я, пожалуй, ещё не видел своими глазами, чтобы люди вкладывали столь огромное 
количество труда, заранее зная, как невелика будет отдача. Подвижники и 
великомученики, упрямые фанатики и стоики – какими только эпитетами я мысленно 
не награждал эту троицу!
Борис Белоусов, астроном из новой смены, рассказывал, что на станции «СП-8» 
одному кинооператору до зарезу нужен был в кадре медведь. Зверь появился ночью, 
и разбуженный оператор бросился с камерой из палатки… босиком по снегу, почти 
раздетый. А другой оператор тоже снимал, но не медведя, а своего полуголого 
коллегу. Вот это – настоящий кадр!
Будь у меня кинокамера, я заснял бы фильм о том, как снимался фильм. За 
качество изображения не ручаюсь, но в одном совершенно убеждён: демонстрация 
моего фильма раза в два бы уменьшила конкурс среди поступающих в институт 
кинематографии, которые зачастую представляют себе будущую жизнь в виде 
ковровой дорожки, бегущей от Каннского фестиваля к Венецианскому.
А фильм – точнее, одна его минута – снимался так. Сначала было слово
– энергичное слово в адрес кинокамеры, которая замёрзла. Её затащили в домик, 
разобрали и прочистили ей мозги керосином. Камера заработала.
Потом было второе слово – столь же эмоциональное, но уже в адрес киноплёнки, 
которая от холода потеряла эластичность и стала трескаться. Кое-как вышли из 
положения и бодро отправились на полосу – сейчас должна было садиться «Аннушка».

Генералов надел на плечи металлическую упряжь, посадил на неё камеру и направил 
объектив в небо. «Аннушка» пошла на посадку, но не успел Генералов спустить 
плёнку с привязи, как подошёл Туюров и с лирической грустью сообщил, что замёрз 
объектив. Все трое киношников синхронно изложили объективу всё, что они думают 
о его прошлом, настоящем и будущем, но за гулом мотора я, к сожалению, кое-чего 
не уловил. Пришлось батареи, штативы и камеры тащить обратно в домик.
Когда в объективе проснулась совесть, мы вновь пошли на полосу снимать, как 
«Аннушка» отрывается от льдины и нашего коллектива. Кадр был великолепный: от 
винта нёсся снежный вихрь, Саша Лаптев помахивал из окна рукой. Генералов нажал 
на спуск, но из камеры вместо привычного стрекотанья вырвалось какое-то 
старческое покашливанье, которое привело киношников в состояние тихого 
бешенства.
Снова побежали в домик. Генералов грел камеру у себя на груди, гладил, ласкал, 
извинялся за разные слова в её адрес и даже трогательно чмокнул губами. 
Отогрели камеру. Ещё раз проверили объектив. Вновь отправились на полосу – 
встречать возвращающуюся с подскока «Аннушку». До последней минуты камера 
грелась под шубой, а объектив Генералов положил себе на грудь – на область 
сердца. Если бы «Аннушка» появилась одна – быть бы ей на киноплёнке, ей бы 
просто деваться было некуда. Но она появилась вместе с туманом. Бьюсь об заклад,
 что ни один туман на земном шаре не был встречен таким взрывом проклятий.
И так – каждый день. Пошли снимать, как аэрологи запускают зонд, но ветер 
рванул шар в сторону солнца. Специально запустили второй шар, но он лопнул. На 
третьем – села батарея. Метеоролог сниматься не захотел – не успел побриться, и 
вообще он, дескать, не Софи Лорен. Панов и Булатов готовы были отсняться, но не 
сейчас, а как-нибудь потом. «Лучше всего в Ленинграде с семьёй, в воскресный 
день», – трогательно сказал Панов. Кто-то заявил, что на экране он уже побывал 
и больше его туда калачом не заманишь: невеста смот– рела этот киножурнал и 
написала, что ей теперь все сочувствуют, потому что её жених похож на 
разбойника с большой дороги.
И лишь Анатолий Васильев, широкая душа, вошёл в отчаянное положение киношников 
и предоставил себя в их распоряжение. Я присутствовал при съёмке и получил 
большое удовольствие.
Крохотная палатка гидролога, о которой я уже рассказывал, превратилась в студию.
 Нетипичную дырку вверху Анатолий прикрыл простыней, сгрёб с пола окурки и 
прочий мусор. Затем Анатолий, свежевыбритый, по возможности причёсанный, в 
элегантных узконосых унтах, приготовил вертушку к спуску в лунку.
Начались драматические поиски ракурса. Игорь Куляко включил кварцевую лампу 
(температура поверхности больше трехсот градусов), и в палатке сразу стало 
невыносимо жарко. Все сбросили шубы. Генералов улёгся на пол, изогнулся всем 
телом вокруг лунки и направил камеру на Анатолия, который торжественно застыл, 
как посол перед вручением верительных грамот.
– Улыбайся! – заорал Генералов, с трудом держа камеру. – Да не так, словно у 
тебя кошелёк вытащили! Виталий, покажи ему, как нужно улыбаться!
Туюров зачем-то прокашлялся и улыбнулся открытой, мужественной улыбкой. Затем 
стёр её с лица и сурово сказал:
– Вот так, понял?
Пока Анатолий подбирал нужную улыбку. Генералов устал. Когда он отдохнул, 
обнаружилось, что Анатолий куда-то подевал отрепетированную улыбку и теперь на 
его лице систематически появляется странная гримаса, чем-то похожая на нервный 
тик. В конце концов потерянная улыбка нашлась, и Генералов снова змеёй обвился 
вокруг лунки.