приветы людям, которые снабдили меня полярным обмундированием. Особенно хороши 
не по росту большие, безжалостно уродующие мою фигуру меховые штаны. Отличная 
вещь! Недавно один самолёт совершил в тундре вынужденную посадку. Все лётчики 
были одеты как положено, кроме второго пилота, который полетел в элегантных 
брючках неслыханной на Севере красоты. И что же? Пришлось заворачивать парня в 
чехлы и зарывать в снег, где он и пролежал несколько часов, время от времени 
отвечая на вопросы товарищей: «Спасибо, уже почти согрелся».
А вот и мой самолёт, старенький, заслуженный ЛИ-2, которому давно уже пора на 
пенсию, но который верой и правдой продолжает служить, хотя нередко 
по-старчески скрипит. За ночь он основательно промёрз, и его разогревают тёплым 
воздухом через рукава. Бортмеханик Валерий Токарев ходит вокруг самолёта с 
веником и сбивает снег.
В ожидании брожу по аэродрому. Он расположен рядом с Колымой, скованной 
двухметровым льдом. По льду хаотично разбросаны крохотные домики, над многими 
вьётся дымок. В домиках над лунками сидят рыболовы-любители, эти достойные 
уважения фанатики. Иногда – это случается не каждую минуту – слышится радостный 
вопль, и на лёд выбегает фанатик с добычей в руках. Тогда из своих нор 
выползают неудачники, смотрят на чужую добычу горящими глазами и обмениваются 
репликами: «И как он его рассмотрел без микроскопа?.. Без аптекарских весов 
такого не взвесишь! Видел, какого я прошлой зимой вытащил?» И неудачники, 
вдоволь потешась, грустно заползают в свои норы и вновь склоняются над лунками 
в безумной надежде: а вдруг клюнет?
Омуль здесь ловится превосходный. Его, мороженого, строгают, как полено, и едят 
сырым; строганина пользуется на Севере большой популярностью. Едят строганину с 
приправой из томатного соуса с луком, едят азартно, похваливая и убеждая друг 
друга в её полезности и высоких вкусовых качествах. Не буду вносить диссонанса 
и ни словом не заикнусь о впечатлении, которое строганина производит на 
новичков. Скажу только, что некоторые из них – в том числе один весьма близкий 
мне человек, – отведав строганины, несколько дней смотрели на мир глазами 
подстреленной лани и в знак уважения к прославленному блюду отказывались 
принимать какую бы то ни было пищу, кроме сухариков и жидкого чая.
Один за другим разлетаются с аэродрома самолёты. Подходит и наша очередь. 
Моторы прогреты, снег с плоскостей счищен, груз – бочки с керосином – закреплён.
 В самолёте холодно, как в сарае. «От винтов!» – кричит командир корабля 
Анатолий Шульга, и страшный рёв потрясает барабанные перепонки. Через несколько 
минут мы взлетаем, включаем обогрев и снимаем мёрзлые шубы. Штурман Лёня Немов 
раскладывает карту, Володя Соколов настраивает рацию. Второй пилот Николай 
Преснов пока без дела: на его месте
– проверяющий, Игорь Прокопыч Лабусов. Могучий атлет, никогда не унывающий и 
весёлый человек, он очень любит летать, и с ним любят летать. Уже одно 
присутствие Лабусова на борту – своеобразная гарантия удачи, потому что он 
родился в сорочке и всегда выкручивается из самых скверных ситуаций. Лабусову 
приходилось сажать самолёт на честном слове, когда бензина в баках не хватило 
бы и на заправку зажигалки. О нем говорят, что он неслыханно везучий, но мне 
кажется – дело в другом. Однако подробно о Лабусове – несколько позже.
Мы летим над тундрой, заснеженной и пустынной. С нетерпением жду первой посадки 
в посёлке, где расположен оленеводческий колхоз. Вот и посадочная полоса, 
которая вызвала бы усмешку на лице любого лётчика, но не полярного. С грехом 
пополам расчищенный от снега мёрзлый грунт – далеко не худший вариант для 
полярного пилота, которого жизнь научила с уважением относиться к каждому 
погонному метру ровной поверхности.
Надеваю шубу и выхожу на собачий холод. К самолёту подходят колхозники-якуты и 
выгружают бочки. С изумлением смотрю на молодого парня в распахнутом бушлате. 
Заметив мой взгляд, парень похлопывает ладонью по голой груди и подмигивает. Ну 
и ну!
Однако в моем распоряжении минут тридцать, и я тороплюсь. Дело в том, что 
Соколов именно здесь раздобыл полутораметровый кусок бивня мамонта, который вот 
уже несколько дней вызывает у меня приступы чёрной зависти. Где-то здесь – 
Соколов припоминает, что в этом квадрате, – лежат ещё два бивня. И я бегу их 
разыскивать, прикидывая на ходу, какую стену моей квартиры украсить находкой. 
Навожу справки у первой встречной старухи. Она внимательно слушает, кивает и 
протягивает мне руку. Мы обмениваемся рукопожатием, после чего старуха 
отправляется восвояси, не сказав ни единого слова. Старик якут, который 
наблюдал эту сцену, поясняет, что старуха давно оглохла, и спрашивает, что я 
ищу. Я нетерпеливо повторяю свой вопрос. Старик надолго задумывается – видимо, 
припоминает те годы, когда был молодым, полным сил охотником. Потом неожиданно 
предлагает подарить мне собаку. Я отказываюсь. Старик снова задумывается, 
закуривает и предлагает подарить мне другую собаку. Я снова отказываюсь, и 
старик обиженно уходит. А я печально смотрю на глубокий снег, под которым 
погребены два бивня, десятки тысяч лет ждавшие моего визита. Под ногами скрипит 
отвердевший на жестоком морозе наст. Прохожу мимо трех привязанных к столбу 
оленей. Они с подчёркнутым равнодушием не обращают на меня никакого внимания и 
лишь переступают широченными копытами-лыжами. Кланяюсь. Никакого впечатления. 
Пожимаю плечами и хочу войти в дом, но на меня бросается огромный пёс, одетый в 
модную пушистую шкуру. Верёвка мешает ему разорвать меня на части, и он 
справедливо негодует по этому поводу. Я храбро грожу собаке пальцем и вхожу в 
дом. Пожилая якутка варит мясо, а за столом двое мальчишек страдают над 
арифметикой. Приход гостя даёт им законное право отшвырнуть учебники, и на меня 
обрушивается град вопросов, для добросовестных ответов на которые не хватило бы 
остатка жизни. Отогреваюсь и осматриваю комнату. Кровати, гардероб, швейная