то ли ночь. Время здесь опережает московское на восемь часов, и это становится 
предметом долгих мучений для новичков. С неделю я днём зевал, зато ночью меня 
бы в постель не загнали палкой. Мои гостеприимные хозяева – Владимир Иванович, 
его жена Наташа и соседка Таня Кабанова на ночь заботливо снабжали меня едой: 
бутербродами и термосом с чаем. И ночью, когда все нормальные люди спали, я 
читал, писал и с волчьим аппетитом поедал бутерброды. Если бы я решил остаться 
в Черском, из меня вышел бы надёжный ночной сторож или уникальный дежурный 
пожарной команды.
Население Черского – это лётчики, авиатехники, обслуживающий персонал, водители 
машин, жены и дети. Приезжают сюда лет на пять – обычный срок договора, 
заработки у лётчиков высокие, отпуск – два с половиной месяца в году, и есть 
смысл поработать на Севере, чтобы потом пожить на материке, в хорошей 
кооперативной квартире, в хорошем городе – на выбор, ибо полёты на Севере 
настолько повышают квалификацию лётчика, что его, прошедшего огонь, воду и 
медные трубы, охотно возьмёт любой материковый отряд.
По вечерам черсковцы (словообразование моё; с благодарностью приму поправку 
лингвистов) ходят друг к другу в гости, пьют чай (спиртные напитки – по 
праздникам, иначе медкомиссия наутро не допустит к полёту) и горько проклинают 
кинопрокат, что роднит их с моряками, зимовщиками и остальными жителями окраин, 
куда сбывается побитый молью киноутиль. Свежие газеты прибывают через три дня 
или три недели – в зависимости от погоды. Их ждут с острым нетерпением и читают 
жадно: большинство семей тратят на подписку рублей по пятьдесят в год.
Моды в Черском отстают от последних парижских моделей: ничего не поделаешь, 
Север есть Север. Даже самые изящные девушки здесь не рискуют появиться на 
улице в капроновых чулках раньше мая – июня. Разумеется, валенки украшают 
меньше, чем модельные туфли, но зато здоровый румянец куда больше идёт женщине, 
чем ангина. Приходится блистать на танцах в хорошо натопленном клубе, где 
обнаруживается, что девушки в Черском вполне соответствуют мировым стандартам, 
а по мнению многочисленных молодых людей – даже превосходят эти стандарты.
Когда я летел в Черский, то решил по примеру полярников отпустить бороду. 
Как-то так принято: раз на Севере, значит – с бородой. Несколько дней я шатался 
по посёлку, разыскивая бородатых, и в конце концов решил прекратить бесплодные 
поиски. По бороде, как выяснилось, здесь безошибочно определяют новичка и 
втыкают в него шпильки до тех пор, пока тот не примет нормальный человеческий 
вид. Так что пришлось по-прежнему каждое утро скрестись электробритвой.
Таковы первые впечатления. Завтра – мой первый полет.



НА СТАРЕНЬКОМ, ЗАСЛУЖЕННОМ ЛИ-2

Честь и хвала тому, кто семь раз меряет и один раз режет! В том случае, если, 
пока он меряет, из-под носа не уплывает то, что он собирается резать.
Я сидел в своей комнатушке и сосредоточенно размышлял о полёте на Северный 
полюс. Отовсюду ко мне стекались сведения, которые я аккуратно записывал. 
Обстановка на дрейфующей станции складывалась прелюбопытная. Льдина треснула, 
оборудование срочно перебрасывается (страницы, посвящённые трудовому героизму, 
портреты скромных героев); люди спят в палатках одетыми, рядом с постелями 
лежат ножи – чтобы в экстренном случае разрезать палатку и выскочить (страницы, 
посвящённые романтике будней). Кроме того, я нашёл эффектное беллетристическое 
начало очерка: «Всю жизнь меня учили, что Земля сплюснута у полюсов. Я не 
требовал доказательств и верил на слово – как откровениям апостолов. Но сегодня,
 приземлившись (подобрать другое слово? Может быть, приледнившись?) на полюсе, 
я понял, как глупо быть легковерным. Что-то я не заметил, чтобы земля здесь 
была сплюснута. Проверьте ваши очки, товарищи учёные! Наша планета – не 
консервная банка».
Но пока я занимался этим похвальным делом, начальство тоже не дремало, решило, 
что в последнем рейсе на дрейфующую станцию, в котором я был кровно 
заинтересован, никакой необходимости нет, так как все грузы на днях уже были 
доставлены. Тщетно я кричал, что у меня есть эффектное беллетристическое начало,
 что я семь раз отмерил и теперь желаю один раз отрезать. Куда там! Гнать 
самолёт несколько тысяч километров ради того, чтобы удовлетворить 
любознательность корреспондента, охотников не нашлось. Между нами говоря, их 
даже и не искали.
Убитого горем корреспондента утешали как могли. Одни говорили, что физики ещё 
на какое-то время решили оставить полюс на месте и я сумею в будущем его 
навестить; другие советовали не тратить времени даром и свистнуть бездомных 
собак: узнав, зачем их пригласили, псы, безусловно, пойдут навстречу и выделят 
из своей среды десяток добровольцев; третьи полагали, что я не должен 
связываться с этой склочной компанией, и советовали достичь полюса на 
велосипеде. Одним словом, в Черском в этот день не нашлось человека, который не 
отточил бы на мне своё остроумие.
Когда я начал выходить из шокового состояния, командир подразделения Игорь 
Прокопыч Лабусов перешёл к делу. Завтра в грузовой рейс по Якутии на четыре дня 
отправляется ЛИ-2, и я могу досыта набраться таких ощущений, как взлёты, 
посадки и прочая экзотика (последнее слово Лабусов произнёс не без иронии).
И вот ранним утром, подгоняемый обжигающим ветром, я с рюкзаком за плечами 
бреду к самолёту. Бреду с немалой гордостью, потому что самоуверенно полагаю, 
что познал северный ветер. Я пойму свою ошибку через десять дней, когда попаду 
в пургу на острове Врангеля. Но об этом потом. А пока я посылаю дружеские