ситуация могла закончиться проникновенными речами товарищей и снятием такого-то 
экипажа со всех видов довольствия. Тогда Ваня Коротаев вылез на плоскость, 
осмотрел двигатель и устранил неисправность. И после нашего возвращения не было 
в городе девушки, которая отказалась бы пойти со скромным героем на вечеринку. 
Тем более что он был награждён весьма в те годы дефицитной вещью…
– Патефоном с пластинками, – уточнил Коротаев. – А ты, Дима, после тех учений 
тоже ходил гоголем, даже на танцплощадке без планшета не появлялся.
– Именная полевая сумка от наркома товарища Ворошилова, – согласился Морозов. – 
давненько это было, а, Иван Максимович?
Мы летим над ледяным панцирем океана, стремительно несёмся вверх по кривой 
земного шара. Мы делаем пять километров в минуту – столько, сколько Роберт Пири 
и Георгий Седов не проходили за иные сутки. Я смотрю на льды – голубые, белые, 
окаймлённые торосами, чернеющие разводьями, вспоминаю людей, бравших с боя 
каждый метр ледяного безмолвия, обмороженных, до предела усталых, без связи с 
землёй, сильных только силой духа, и таким прогулочным, лишённым всякой 
романтики вдруг мне кажется мой полет. Подвиг только тогда подвиг, когда он 
совершён в борьбе, когда для его свершения человек отдаёт всё, что у него есть. 
Вдвойне велик подвиг первооткрывателей – они не знали, что их ждёт, они шли в 
неизвестность: Скотт и Амундсен, Седов и Нан– сен, Магеллан и Дежнев, папанинцы 
и Гагарин. Они устанавливали мировые рекор– ды мужества и силы духа – все 
последователи только их повторяли. Слава пов– торившим, но в веках остаются 
первооткрыватели. Быть может, здесь есть нёс– праведливость: тому, кто повторил,
 иной раз было труднее, чем первому, но дорогу проложил первый. И вечная слава 
тому, кто проложил дорогу!
Люди добирались до полюса на собаках, на лыжах, ползком. Не выдерживали, 
погибали, другие шли – и побеждали. Их предшественники и спутники, тоже сильные 
люди, умирали от усталости и голода, падали духом, плакали, как дети, сходили с 
ума – а первые выдерживали. Потому что действие закона естественного отбора 
сделало именно их солью земли.
А мы летим – не идём, не ползём на карачках, а летим над льдинами, по которым 
карабкались на полюс первые. Наш полет тоже опасен, случись что-то с мотором, 
выйди из строя бензопровод – и, быть может, сесть на льдину не удастся. Или мы 
попадём в циклон, из которого не выйдем, или… – кто знает, какую ловушку 
заготовила Арктика для нашей машины?
Но мы летим. От промежуточной базы, на которой мы сделали последнюю посадку, до 
станции «Северный полюс-15» четыре часа лета. Не четыре недели, не четыре 
месяца, а 240 минут. Мы сидим в теплом салоне, а не ступаем рядом с нартами, мы 
пьём кофе со сгущёнкой, а не хлебаем кипяток из кружки, которую с трудом держат 
окоченевшие пальцы. Если погода неожиданно ухудшится, мы можем возвратиться 
обратно и проведём ночь в тёплой гостинице, а не в палатке, которую грозит 
унести порыв взбесившейся пурги.
Романтика открытия – это риск. А я почти ничем не рискую, по крайней мере 
теоретически. Если произойдёт несчастный случай – это будет именно случай; а у 
первооткрывателей несчастный случай– это закономерность.
И я сам с собой договариваюсь, что в моем полёте – гомеопатическая доза 
романтики.
В моем полёте – но не в работе, повседневном труде полярных лётчиков. Ибо моя 
доза, помноженная на тысячу часов работы в год, – это ежедневный риск, ставший 
привычкой. Это сотни посадок на лёд, каждая из которых может стать последней, – 
о взлётах и посадках на лёд я ещё расскажу. Это ни с чем не сравнимое нервное 
напряжение, из-за которого в одно прекрасное утро ещё молодого пилота врач не 
допускает до штурвала. Это братская могила сразу для всего экипажа – ледяная 
могила, координаты которой неизвестны.
Я не отрываюсь от окна – лёд приближается. Самолёт пошёл на снижение. Вот уже 
мелькнул в стороне чёрный овал палатки, показались крохотные фигурки людей. В 
ожидании замерло сердцем что там ни говори, а через несколько минут я буду 
шаркать унтами по священной льдине станции «Северный полюс-15».



ДАНИЛЫЧ

Но это оказалась не самая станция, а подскок. Такое игривое название получила 
взлётно-посадочная полоса, расположенная в 14 километрах от «СП-15». Ещё месяц 
назад тяжёлые самолёты садились на льдину у самого лагеря, но через неё прошла 
трещина, и полосу пришлось создавать в окрестностях. Теперь ИЛы садятся на 
подскоке, освобождаются от грузов и отбывают восвояси. Когда полоса 
освобождается, из лагеря прилетает АН-2. «Аннушка», забирает грузы и 
«подскакивает» обратно. Не очень удобно, перевозки явно не рациональные, но что 
поделаешь, спасибо и на этом: льды и не такую свинью подкладывают…
Командует полосой чрезвычайно популярный в арктических высоких широтах человек, 
имя которого – точнее, отчество – стало синонимом подскока. Лётчик не скажет, 
что он летит на дрейфующую станцию, – он отправляется «к Данилычу в гости». 
Предварительно лётчик заходит на кухню и берет буханку свежего белого хлеба – 
непременная дань Данилычу, вроде жертвоприношения Нептуну, чтобы море было 
спокойным.
Дмитрий Николаевич ещё в самолёте проинформировал нас о знаменитом Данилыче, и 
мы с нетерпением пошли с ним знакомиться. Искать дорогу не пришлось: подскок – 
это три палатки и миллион квадратных километров льда. На одной палатке было 
вывешено объявление: