ждите, потому что подлинного, не из-под палки, уважения заслуживают, конечно, 
только поварихи. Помимо двух придворных собак, на станции прозябает десяток их 
менее счастливых собратьев, таких же рослых и пушистых, но куда менее упитанных.
 Положение бедных родственников делает их приветливее и сердечнее – такова 
собачья жизнь.
Из сеней вы входите в коридор. Направо кухня, где безраздельно царствуют 
поварихи, женщины с большим и щедрым сердцем. Три раза в день они досыта кормят 
полярников, ни один из которых не жалуется на отсутствие аппетита. Питание 
здесь бесплатное, и поэтому день получки приобретает символическое значение. Но 
на количестве и качестве еды это обстоятельство не отражается. Колхоз, в 
изобилии снабжает станцию олениной; её вкусовые качества в отличие от 
строганины я оцениваю весьма высоко. Картофеля, разных круп, вермишелей и муки 
запасено достаточно. Ежедневно в кают-компании подаётся свежий хлеб, а по 
воскресеньям – совсем домашние булочки и пышки. Но если вы не хотите, чтобы 
лица обедающих подёрнулись большой человеческой печалью, а поварихи ударились в 
слезы – не вспоминайте про огурцы и капусту. Русский человек скорее откажется 
от апельсинов и яблок, чем от этих нежно любимых овощей; впрочем, фрукты на 
станции тоже отсутствуют, что лишает полярников возможности отказаться от них в 
пользу огурцов и капусты.
Дальше начинается собственно кают-компания. Здесь две комнаты. Та, которая 
побольше, в разное время суток служит столовой, клубом, зрительным залом и 
танцплощадкой. В этой комнате едят, обсуждают текущие дела, гоняют стальные 
шарики по обветшалому бильярду, забивают «козла», читают и греются у камина – 
что кому хочется.
Вторая комната выполняет обязанности библиотеки и кинобудки. В маленькое 
окошечко печально смотрит глазок онемевшего от тоски кинопроектора: последний 
раз свежим фильмом станцию баловали полгода назад, что вызывает справедливую 
ярость проголодавшихся по зрелищам масс. Зато библиотека хороша: на три года – 
договорный срок большинства полярников – её вполне достаточно. И книги на все 
вкусы: от монументальной классики до легкомысленного чтива, способного 
возбудить нервную систему, но не мысли. На стеллажах уйма всевозможных собраний 
сочинений: Бальзак, Диккенс, Шекспир, Достоевский, Гончаров, Генрих Манн, Томас 
Манн, Лондон – отличные и любимые книги. А иные покрыты многовековым слоем 
пыли; видимо, отслужили своё широкому читателю и Писемский и… Нет, пожалуй, 
остерегусь продолжать этот перечень, небезопасное дело: ещё подловят тёмной 
ночью литературоведы и огреют диссертацией по затылку.
Читают здесь много; некоторые ребята мне говорили, что больше, чем за всю 
дополярную жизнь. Но современных, по-настоящему злободневных книг, увы, слишком 
мало, а судить о литературных новинках по критическим статьям в газетах то же 
самое, что о девичьей красоте – по анкетным данным. И на станцию доходят 
искажённые до неузнаваемости отголоски литературных баталий, разобраться в 
которых самостоятельно невозможно, раз нет самих книг, вызвавших в последние 
годы острые дискуссии.
В кают-компании шумно, под ударами «козлистов» трещит массивный стол, а 
бильярдные шарики звонкими кузнечиками скачут по полу. Мы с Чернышёвым сидим у 
камина и смотрим на огонь – занятие, которое никогда не надоедает, как не может 
надоесть все таинственное и непостижимое; я был ужасно доволен, когда недавно 
прочитал мнение одного учёного, что природа огня так же непонятна современному 
человеку, как и неандертальцу. Я греюсь и слушаю Сергея. Он рассказывает:
– А когда я зимовал на Новой Земле, произошёл такой случай. Лена Юце– вич, 
метеоролог, пошла в метеобудку одна. Списала показания приборов, выходит 
обратно – и нос к носу сталкивается с медведем. Лена сказала: «Ох», – и том– но 
повалилась в обморок – единственное воспоминание, которое удалось выжать из неё 
об этой встрече. Но медведь попался галантный, воспитанный в духе ува– жения к 
женщине: хотя за валерьянкой он не побежал, но зато Лену даже пальцем не тронул.
 Потоптался немного – это мы по следам прочитали – и ушёл не соло– но хлебавши… 
Впрочем, не всегда медведи попадаются такие деликатные…
Истории о белых медведях я слушаю с обострённым интересом и в качестве 
поощрения протягиваю Сергею сигарету из последней, увы, пачки «ВТ».
– Место действия – та же Новая Земля. Я вышел на площадку к термометрам и 
самописцам – снимать показания. Метёт, сквозь снежную пелену ничего не видно. 
Все же различаю у мачты какую-то фигуру. Решаю, что это Валька Юцевич, муж Лены,
 подхожу, окликаю его и в ответ слышу… рычание. Медведь! Я, конечно, кошкой 
взлетаю на верхушку мачты, устраиваюсь поудобнее – вы не пробовали удобно 
устроиться на верхушке мачты, с которой вас мечтает снести ледяной ветер? – и 
жду развития событий. Медведь подходит к мачте и трясёт её – наверное, думает, 
что я слечу вниз, как спелая груша. Но меня от мачты и лебёдкой не оторвёшь! 
Тогда медведь задумал вырвать мачту с корнем. Поднатужился, как штангист во 
время жима, даже язык высунул – не получается, мало каши ел. Здесь он, видимо, 
понял, что удовлетворить свой аппетит за мой счёт ему не удастся, и от злости 
начал хулиганить: повалил одну за другой две метеобудки и превратил их в груду 
древесного мусора. А я уже замерзаю и с высоты своего положения ругаю медведя 
последними словами. Вся надежда на бдительность друзей: я уже давно должен был 
позвонить им из домика, что метрах в пятидесяти от мачты, и отсутствие звонка 
должно их обеспокоить. Ага, наконец-то из помещения станции, лениво потягиваясь,
 выходит кто-то. Изо всех сил кричу: «Хватай карабин!» Той же разболтанной 
походкой Петя Красавцев – а это был он – приближается к медведю и недовольно 
спрашивает: «Чего ты застрял?» Вне себя, я снова кричу:
«Хватай карабин, осел несчастный!» – «Не слышу!» – орёт Петя, Тут медведь ему 
чуть было не разъяснил, какую роль в жизни человека играют уши. Вы сами знаете,