Заведующая почтой Нина Васильевна Высокова охотно согласилась помочь. Она 
позвонила на Сомнительную, и состоялся разговор, который внёс полную ясность в 
ситуацию.
– Алло, Сомнительная! Говорит Высокова. У нас пурга, все замело. Здесь 
корреспондент спрашивает, как у вас погода. Что? Нет, это Высокова говорит, 
алло! Как? Да, да, здравствуйте. Так у нас здесь коррес… Высокова говорит! Алло,
 Вы-со-ко-ва! Боже, да я два раза с вами здоровалась, ну здравствуйте! Вы меня 
слы… Вы-со-ко-ва! Да, да, добрый день! Так корреспондент спрашива… Что?! 
Фу-у-у!..
Нина Васильевна чрезмерно энергично опустила трубку на рычаг. Я поинтересовался,
 что это был за последний вопрос, который переполнил чашу терпения.
– Меня спросили, – Нина Васильевна тяжело вздохнула, – кто это говорит…
Я извинился за доставленное беспокойство и отправился в обратный путь. Если к 
почте меня провожала бухгалтер Люба Ковылева из правления колхоза, то теперь 
дорогу к горе я решил найти самостоятельно. Через несколько минут я изловил 
себя на мысли, что не знаю, в какую сторону идти. Поскольку к почте я шёл 
против ветра, то сейчас казалось логичным двигаться в обратном направлении: 
вывод, который делал честь моей сообразительности. Но в том-то и дело, что 
проклятый ветер стал дуть со всех четырех сторон! Меня кружило, толкало, 
швыряло и вертело, как бессловесную юлу. Ориентир – магазин у спуска с горы – 
куда-то исчез. Я тыкался носом в самые разные дома, выбирался на новую дорогу и 
в результате потерял и дома, и дорогу, и всякое представление о том, где 
нахожусь. В двух шагах ничего не было видно, дышащий на ладан фонарик вырывал 
из тьмы лишь удручающе одинаковые снежные вихри да ещё создавал тени, которые 
навевали всякие кошмары.
Все-таки как следует струхнуть мне не пришлось. Несколько шагов вслепую
– и, вскрикнув от неожиданности, я покатился с горы. Но это благородное, 
спасительное падение и положило конец моим злоключениям. Ибо теперь добраться 
до станции было парой пустяков, и несколько минут спустя я ввалился в 
радиорубку.
– Ну, как дела? – спросил Мокеев.
– Был наверху! – с гордой простотой ответил я.
– Дозвонились?
– Нет! Но я был наверху.
– Ну и что? – удивилась Маша.
Я снисходительно посмотрел на этого ребёнка, нет, ей не понять все величие того 
факта, что я был наверху. То, что я испытал, под силу только волевым и могучим 
мужчинам! И я сказал… пожалуй, самую непростительную глупость, когда-либо 
исходившую из моих уст:
– Попробовали бы вы сами туда подняться! Мария посмотрела на мужа, муж 
посмотрел на Марию, потом они оба посмотрели на меня – и прыснули. Сказать 
почему?
Потому что Мария всего час назад была наверху. Там, в колхозном пансионате, 
наливается соками трехлетнее и любимое чадо супругов Мокеевых, и это чадо нужно 
тискать и ласкать не меньше двух раз в сутки. Сначала над ним нежно мурлычет 
мама, а во второй половине дня приходит суровый и строгий папа.
– Но как вы туда забрались? – искренне поразился я. – Ведь вас, такую… 
простите… малышку, ветром сдует!
– И сдувало, – Маша засмеялась, – три раза. Ну и что?
– А пурга? – не сдавался я. – Ведь можно замёрзнуть?
– Разве это пурга? – Маша пренебрежительно фыркнула. – Вот в прошлом году была 
пурга так пурга. Ветряк сломало. Доходило до пятидесяти метров в секунду, да 
ещё при сорокаградусном морозе. А сегодня и тридцати метров нет и градусов не 
больше.
Вот тебе и малышка!



ВЕЧЕР У КАМИНА

Я всегда с некоторым недоверием отношусь к людям, которым скучно. Можно ещё 
понять Онегина, которому Гарольдов плащ мешал рубить капусту и доить корову в 
своём имении, но когда на скуку жалуется современный человек, то он либо 
позирует, либо попросту ленив; и в том и в другом случае его нужно отдать на 
растерзание «Крокодилу». Ничто так не излечивает от скуки, как заботы. Особенно 
во время пурги, способной ввергнуть в чёрную меланхолию даже самого 
проверенного сангвиника. Нет в пургу ничего опаснее, чем лежать, задрав ноги, 
на постели и тупо смотреть в окно.
Но забот на станции было хоть отбавляй. Каждые три часа Москва требовала 
очередную сводку. Именно сводку, а не красноречивые жалобы на то, что её 
невозможно дать из-за пурги. Три раза в сутки – душа из тебя вон, а зонд обязан 
взлететь. Раз в десять дней – пусть мороз рвёт термометры, но баню откладывать 
нельзя. И не откладывали. Двое суток раскаляли каменку, лязгали зубами в 
предбаннике, где было около нуля, пулей влетали в натопленную парную и весело 
тёрли друг другу спины.
А по вечерам собирались в кают-компании. Вот что она собой представляет. Открыв 
дверь, вы попадаете в холодные сени, где вас встречают две собаки. Это 
привилегированные псы, они состоят при кухне и дорожат своим положением. Они 
никогда вас не облают, но, кроме снисходительного презрения, ничего от них не