Шельмец, и Белухин, кряхтя, сполз с полатей и 
проковылял в тамбур. Бац! бац! – два выстрела, дикий рев, лязганье засова, 
кто-то вбежал в тамбур, и засов снова лязгнул.
– Мама родная… – это, конечно, Лиза, ее лексика.
Вслед за Белухиным, порывисто дыша, вошли Матвеич и Дима.
– Не уложил? – спокойно поинтересовался Белухин, будто о погоде – метет или не 
метет.
– Вряд ли, – с извинением сказал Матвеич. – Ранил, наверное.
– Обязательно надо было стрелять? – Белухин поднял палец, прислушался. – Живой 
твой медведь, уходит.
– Летел как танк! – возбужденно сказал Дима. – У самых дверей прихватил.
– У вышки еще двое бродят, – добавил Матвеич. – Зозуля с ребятами на скале, 
надо выручать.
– Опасный, однако, твой подстреленный, – проворчал Белухин, застегивая 
полушубок и надевая рукавицы. – Что ж, пошли. Топор возьми, Игорь… Ну? Топор, 
говорю, возьми!
– Я? – спросил Игорь.
– Ты, ты!.. Ладно, оставайся за старшего. Бери топор, Дима.
– Куда ты пойдешь, скрюченный? – запричитала Анна Григорьевна. – И без тебя 
народу хватает!
– В самом деле, оставайся, – сказал Матвеич.
– Помолчи, старая! – повысил голос Белухин. – Цыц! – рыкнул он на Шельмеца, 
который сунулся было за ним. – Мы скоро. Дверь не забудь, Игорь.
Матвеич пропустил вперед Белухина и Диму, обернулся, будто хотел что-то сказать,
 но махнул рукой и вышел. Дверь хлопнула, Чистяков тут же выскочил в тамбур и 
закрыл засов.
– Мама родная…
Я взглянул на часы, ровно сутки назад мы совершили посадку. Медленно идет время 
– для тех, кому делать нечего…



ЗОЯ ВАСИЛЬЕВНА

– И куда ему, старому, резаному, – продолжала причитать Анна Григорьевна. – 
Месяца нет, как аппендицит сделали, и радикулит, и сердцем мается. Говорила, 
возьми две недели за свой счет, так ему хоть кол на голове теши, плевать ему на 
жену, с голыми руками на медведя, и зачем его пустила, на порог не легла…
– Перешагнул бы он, тетя Аня, – сказала Лиза. – Силой разве их удержишь, не 
гулять пошли.
– Он самый опытный, – вставил Игорь.
– Опытный? – ожесточилась Анна Григорьевна. – А если его через три шага 
скрючит? «У нас на станции…» – вдруг передразнила она. – Вот бы и пошел с ним, 
а не дожидался, пока он Диму не позвал!
– Но я готов был идти, – примирительно сказал Игорь. – Я…
– Подранок тебе не посмотрит, опытный или неопытный! – не успокаивалась Анна 
Григорьевна. – Не умеешь – не стреляй! А этот мало того, что самолет утопил, 
так еще врага из зверя сделал!
– Это несправедливо, – вспыхнула Невская. – Не ожидала, тетя Аня.
– Много ты понимаешь, что справедливо, что несправедливо, ты с мое поживи!
– Не очень много, – согласилась Невская. – Но, прошу вас, не надо искать 
виновных. Это очень стыдно – валить вину на других, мы были и остались 
пассажирами, а они делают все, что могут.
– Зоя права! – горячо поддержал Гриша. – Мы, тетя Аня, должны гордиться такими 
людьми, как дядя Коля и Илья Матвеевич.
– Ой, сыночек, – горестно вздохнула Анна Григорьевна, – устала я им гордиться, 
живой он мне нужен, куда я без него, нитка без иголки…
– Я уверен, что все будет хорошо, – успокоил Гриша, – вот увидите, тетя Аня.
Гриша подсел к Анне Григорьевне и что-то тихо ей сказал. Она закивала, встала и 
подошла к нарам, на которых лежал Седых.
– Не спишь?
– Не сплю, – откликнулся Седых.
– Глупость я брякнула, сынок, ты уж не говори Илье.
– Я не сплетник, – холодно произнес Седых.
– Сгоряча я, – сокрушалась Анна Григорьевна. – У меня и в мыслях не было на 
Илью вину валить.
– Не вы, так другие, – тем же тоном сказал Седых, – мы к этому привыкли.
– Прости, сынок.
– Ладно.
– И ты прости, дочка.
Невская пожала плечами.
– Что вы, тетя Аня, меня вы нисколько не обидели.
– Не тебя, так Илью. Он и в самом деле хороший мужик – Илья, это я тебе точно 
говорю.
Невская промолчала. На душе у нее было пасмурно. Ее беспокоил хрип в груди, все 
сильнее терзал голод, и сердце сжималось, когда она смотрела на Гришу: она – 
что, она выдержит, а вот он… И не пожалуется, даже знаком не покажет. И Лиза, 
бедняжка, ей хуже всех…
– Зоинька, – шепнула Лиза, – не смотри на меня жалеючи, я от этого злая 
становлюсь.
– Я всех жалею, – сказала Невск