я, – и себя тоже.
– Себя сколько хочешь, а меня не надо.
– Хорошо, не буду.
– Оби-иделась, – протянула Лиза.
– Мы сейчас только и делаем, что обижаем друг друга.
– Это жизнь нас обижает, и тебя, и меня.
– Я этого не считаю.
– А ты горда, подружка.
– И ты тоже.
– Верно, – согласилась Лиза. – Милостыни пока что ни у кого не просила.
Шельмец подался к дверям, зарычал.
– Кто-то идет! – вжав нос в окошко, выкрикнул Гриша. – Медведь!
Анна Григорьевна встрепенулась.
– Если вломится, головешку ему в пасть, головешку! Да не сейчас, потом, дыму 
напустишь!
– Фу ты, обжегся! – вскрикнул Чистяков.
– Рукавицы надень, защитничек! – Анна Григорьевна подсела к печурке, забрала у 
Чистякова кочережку. – Уйди, я сама.
– Уходит! – радостно доложил Гриша. – Это не тот, что раньше был, значительно 
меньше. Наверное, двухлеток.
– Знаток, – усмехнулся Чистяков, – медведица это, видишь, медвежонок за ней 
бежит?
– Не вижу… Вижу! Зоя, медвежонок, быстрее!
– Ш-ш-ш! – потребовала Анна Григорьевна. – Уж не самолет ли?
Все притихли.
– Самолет, – подтвердил Седых. – Успеют ли разжечь костер?
Гул моторов приблизился и разросся до звона в ушах, отдалился и вновь разросся, 
и так несколько раз. Потом отдалился и исчез.
– Значит, не успели, – спокойно констатировал Седых. – Будем ждать следующего 
раза.
– Дождемся ли, – сдавленным голосом произнесла Лиза.
– Дождемся, – уверенно сказал Чистяков. – Ни им, ни нам никуда не деться.
– Им-то есть куда, – Лиза зло усмехнулась. – Возвратятся на Средний, поужинают 
и кино пойдут смотреть. Это мы с тобой никуда не денемся. Игорь, а почему ты 
все-таки не пошел с ними?
– Но ведь Николай Георгиевич… – начал Чистяков.
– Да, я забыла, он тебя оставил. А ты молодец, дисциплинированный! Боря, 
запамятовала, летчика-то нашего, который из сил выбивается, нас ищет, как 
зовут?
– Язва ты, Елизавета Петровна… Миша Блинков, ты его в Тикси видеть могла, 
высоченный, чуть не с Диму ростом.
– Цыганистый такой, с бородкой?
– Наоборот, Мишка блондин и безбородый.
– Игорек, – строго сказала Лиза, – отращивай усы и бороду, а то молодой ты 
очень, даже неловко будет с тобой расписываться.
– Спасибо, что предупредила, – ухмыльнулся Чистяков, – а то я как раз собрался 
бежать в парикмахерскую.
– А Илья Матвеевич на Диксоне брился два раза в день, – напомнил Гриша.
– Может, кому хотел понравиться? – высказала догадку Лиза. – Как думаешь, 
Зоинька?
– Илье Матвеевичу для этого не обязательно бриться, – возразил Гриша. – Он 
притягивает к себе людей, как магнит.
– Забавный ты, Гришенька, – заулыбалась Анна Григорьевна. – Воспитанный. А мой, 
Коля, сколько помню его, всегда был с бородой. В юношах она у него реденькая 
была, смешная, хотел сбрить, да я не позволила.
– Он тебя слушался, тетя Аня? – поинтересовалась Лиза.
– Как не слушаться, молодые они все послушные, пылинки сдувают.
– Секрет, что ли, знала?
– Секрет здесь простой. Раньше, дочки, девок сызмалу учили: «Не заметай грязь 
по углам – муж рябой будет, мой порог и крыльцо, – любить будет, не уведут». У 
грязнуль всегда уводят, не ленитесь, дочки. А главное…
* * *
Анна Григорьевна рассказывала, Лиза переспрашивала ее, смеялась, а Невская, 
сделав вид, что слушает, погрузилась в раздумье.
Однажды, давным-давно, ей приснился тревожный сон. Темная чаща, деревья гнутся 
под ветром, над ними сверкают молнии, из-за кустов рычат звери, а она бежит 
куда-то с Гришей на руках, и вот он, кажется, спасительный просвет, а это 
другая чаща, и другие звери рычат, а Гриша обнимает за шею ручонками, что-то 
лепечет…
Лет десять прошло, как снился сон, а она до сих пор его помнила. Беспричинных 
снов не бывает, решила она, каждый из них отражает тайные или явные наши мысли, 
предчувствия, и сон был вещий: мне суждено долгие годы вести Гришу через чащу, 
такой мне дан намек на мою судьбу.
Твердая вера в то, что ей предстоит трудная жизнь, изменила Невскую и внешне и 
внутренне. Ей даже не верилось, что когда-то она убегала на танцы, хохотала над 
пустяками и радостно слушала робкие признания: было ли это на самом деле или 
тоже далекий сон? Перебирая девичьи фотографии, она смотрела на них с грустью и 
жалостью: неужели это беззаботное существо с блестящими от удач глазами и есть 
она? Первая ученица, первая красавица, первая танцорша и певунья – сколько 
помнила себя, всегда первая, как ее любимая бунинская Оля Мещерская с ее легким 
дыханием…
Потом, поверив в суд