Белухин, Чистяков рубит дрова, женщины 
шушукаются в углу… Книгу бы мне! Я даже знаю, какую больше всего хочу: острый 
детектив, чтобы намертво отключиться. Вообще я люблю читать либо очень хорошие 
книги – Зощенко и Булгакова, например, классику, конечно, либо детективы и 
приключения. На средние, посредственные книги времени предпочитаю не тратить: 
уму и сердцу они ничего не дают, а так называемую информацию можно почерпнуть в 
«Науке и жизни». Но в споры о книгах никогда не вступаю и своего мнения никому 
не навязываю: для меня хорошая книга лишь та, которая волнует. А не волнует – 
значит, она написана для других. Очень здорово на Диксоне сказала Захару 
Невская, когда он, увидев у нее «Опыты» Монтеня, брякнул: «Кому нужна такая 
мура, я полистал и заснул». «Вы правы, – ответила она, – эта книга никому не 
нужна, кроме читателей». Спорить, доказывать, что книга хорошая или плохая – 
бессмысленно: если я больше люблю соленые огурцы, а ты бананы, нам друг друга 
не переубедить.
Но книги у меня нет, и посему я тихо лежу и мечтаю о скорой встрече с Галей. 
Она у меня тоже медсестра и тоже полярница – мы нашли друг друга в Хатанге. Мир 
тесен! Лиза, оказывается, хорошо ее знает, несколько лет назад они вместе 
начинали в Тикси. Теперь я вспомнил Галин рассказ про отчаянную сестричку, 
которая ночью в пургу добиралась на вездеходе на дальнее стойбище принимать 
тяжелые роды. Когда я спросил Лизу об этом, она заохала: «Ой, не говори, страху 
натерпелась!» Но мне кажется, что в ее подчеркнутой пугливости больше женского 
кокетства; в этом она похожа на Варю, жену Захара, которая тоже любит ахать и 
закатывать от ужаса глаза, а сама трижды ходила Северным морским путем, тонула, 
последней, как радистка, вместе с капитаном покинула судно – и вскоре снова 
ушла в плаванье. И угомонилась лишь тогда, когда вышла замуж и родила двух 
близнецов.
Нет, что ни говорите, а женщина в Арктике – это чудо из чудес! Даже Пашков с 
Голомянного и Зубавин, когда-то яростные их противники, нынче стараются брать 
на зимовку только семейных, или, как они говорят, перспективных – для которых 
есть пара. Зозуля прав: на станциях, где живут женщины, приятно бывать, они 
облагораживают быт, один их вид согревает. Конечно, им бывает и тяжело и 
страшно, им негде по-настоящему развернуться, создать уют на считанных 
квадратных метрах, – тем большего уважения они заслуживают за свою жертвенность.
 К чести мужчин, в Арктике они относятся к женщине воистину по-рыцарски, лелеют 
их, оберегают, как могут – всем своим поведением благодарят их за то, что они 
разделили трудную мужскую участь. Как и Белухин, я верю, что рано или поздно 
женщины придут в Антарктиду, по крайней мере, на прибрежные станции, и это 
будет хорошо; громкие фразы насчет «мужского континента» – пустое бахвальство: 
сколько я помню, не было в Мирном человека, который не мечтал бы лучше три года 
прозимовать там с женой, чем один год в дружном мужском обществе…
Нет, женственность неистребима! Лизе стало плохо – голодные спазмы, что ли? – 
она выбежала, возвратилась бледная как снег и, взглянув на меня, поправила под 
платком волосы. Титлов, которого я уже в Арктике не застал, рассказывал 
Матвеичу про одну аварию. Самолет с пассажирами сел в тундре на вынужденную, 
погода была жуткая, связь потеряна, искали их около трех недель, а когда нашли, 
одна молодая женщина выбежала из самолета навстречу спасателям – с накрашенными 
губами!
И тут я припомнил один случай. Как-то Матвеич пригласил меня поохотиться в 
тундре на диких гусей. Я не большой любитель этого дела, но Матвеич уговорил, 
взяли мы по нескольку манков и пошли. Манок – это профиль гуся из фанеры, 
окрашенной в его цвет; когда пролетающие гуси снижаются для знакомства, их 
стреляют почти что в упор. На манке имеется маленький колышек, который 
втыкается в ягель. Только мы залегли метрах в ста друг от друга, как прилетели 
гуси. Но вот загадка: к Матвеичу на его манки гуси летят, а на мои – ни одного! 
Он убил нескольких гусей, подходит ко мне, смеется. Я затребовал объяснений: не 
те, что ли, манки мне подсунул?
– Представь себе, – сказал он, – что ты на вечеринке и тебе понравилась женщина.
 Если она с мужем, пытаться с ней объясниться ты не будешь – аморально; но если 
она одна – это твое право. Так и у нас. Манки у тебя совершенно такие же, как у 
меня, но смотри, сколько ты их поставил: шесть штук! Иными словами, три пары. 
Гуси летят, видят, что все заняты – и пролетают мимо, не садятся. А у меня 
манков пять, то есть один свободный. Вот гусь и садится – а вдруг повезет?
На охоте это было жестоко: ищущий пару погибал.
А вспомнил я об этом потому, что подумал: одиноких женщин не должно быть.
За Лизу я почему-то спокоен, она добьется всего, чего захочет: рано ли, поздно 
ли, но положенную ей удачу завоюет. Она сильная, и взгляд у нее такой, что юные 
телята вроде Игоря забывают обо всем… Впрочем, насчет Игоря беру свои слова 
обратно, что-то в этом парне есть недосказанное, а что – сам не пойму; про 
таких говорят – «себе на уме», но это расплывчато и зыбко. Да, вспомнил, мне не 
понравилось, что он, будучи лучше всех одет, никому не предложил вторую пару 
теплого белья, хотя знал, что Слава, например, в одних трусах и безрукавке. 
Ладно, пусть не Игорь, но за Лизу, повторяю, я спокоен.
А вот Невская, которая утонченнее и, пожалуй, красивее, вряд ли станет свою 
удачу завоевывать; она, как булгаковская Маргарита Николаевна, никогда и ничего 
для себя не попросит, не поступится ни на йоту своим кодексом чести. А ждать, 
пока сами предложат, можно долго, всю жизнь… Мне жаль ее, как жаль всех 
неустроенных прекрасных женщин, не умеющих за себя бороться; а ведь кто-то 
бродит по свету, ищет ее, обязательно ищет, потому что природа ничего не делает 
зря. Только где он, ищущий, и как долго он будет ее искать?
* * *
Послышались топот, крики, залая