сно, что ли, настолько, что с зарплаты могут 
даже снять полярную надбавку.
Но пока что это такая же розовая мечта (не снятие надбавки, а машина), как 
фотонная ракета или добыча полезных ископаемых на Сатурне. Средь бела дня при 
полном штиле вдруг лопаются льды, с бандитским гиканьем и свистом на мирную 
станцию налетает пурга, самолеты вязнут в невесть откуда возникшем тумане – и 
начинается борьба за жизнь.



Люди головы ломают
—


Хоть кричи!


А стихия что-то знает


И молчит…
—



как поется в самодеятельной песенке.
Шел циклон мимо, всем своим видом показывал – не беспокойтесь, иду стороной, 
ей-богу, не обману! – и вдруг крутанул хвостом, будто забором отгородил Средний 
от Большой Земли и арктических аэропортов. На Среднем – безветренно, ясно, 
каждая звездочка видна, на Луне хоть все кратеры пересчитывай, а в пятидесяти 
километрах к западу, югу и востоку – стена.
* * *
Свой третий вылет Блинков приурочил к сумеркам, чтобы целиком использовать это 
драгоценное время.
Никогда еще на памяти Блинкова так не снаряжали к вылету его самолет. «Как 
невесту», – шутил Зубавин. Обычно в аэропортах от транзитных бортов рады 
отделаться, сбросить груз с плеч, а тут машину по винтикам прощупали, из 
столовой термосов с полдюжины, из складов спальные мешки с пуховыми вкладышами 
приволокли, коробки с НЗ на сброс, осветительные ракеты – и все сами, экипажу и 
пальчиком шевельнуть не позволили, отдыхайте, ребята, вам и так достается.
Самое высокое начальство так не баловали! Зубавин лично варил кофе, икру и 
крабы выставил, оленьи языки, осетрину – все свои богатства, к Новому году 
запасенные. Честь, почет и уважение незаменимым, единственной надежде, никакой 
другой борт так и не смог прорваться к Среднему.
«Если все будут летать по правилам, Арктику придется закрывать», – любил 
говорить Зубавин, не скрывая, что имеет в виду именно таких, как Блинков.
Ну, то, что Зубавин не узнавал Блинкова, это еще было понятно; Блинков сам себя 
не узнавал. И перестраховщиком, и холодным середнячком его обзывали, и дядю 
Константина в пример ставили: «Вот это был летчик! Из скольких аварийных 
ситуаций выбирался, лишь одну своими руками создал – племянника в авиацию 
внедрил». Нельзя сказать, чтобы такая молва не ущемляла его самолюбие, но в 
глубине души Блинков-младший на нее поплевывал. В работу он вкладывал ровно 
столько, сколько необходимо, чтобы из пункта А безаварийно долететь до пункта Б,
 не лез с инициативами и никогда, в отличие от других, не скандалил с 
диспетчерами: давали «добро» – летел, не давали – преспокойно ждал, потому что 
лезть в бутылку и гробить себя ради того, чтобы кто-то с уважением сказал: 
«Лихой был малый», казалось ему величайшей из возможных глупостей. Куда 
приятнее, посмеивался он, летать по правилам и жить середнячком, чем доказывать,
 что ты ас, и в расцвете сил обрести посмертную славу. В аэропортах привыкли к 
тому, что Блинков «не нарушает», знали, что он готов хоть две недели сиднем 
сидеть и ждать погоды, и для рейсов «не но правилам» втихомолку подыскивали 
других.
Теперь все правила для Блинкова будто перестали существовать: и летал он в три 
раза больше нормы, и не куда-нибудь, а в заведомо запретную зону обледенения, и 
льда набирал намного больше, чем допускали инструкции, и высоту не соблюдал, и 
полноценного отдыха экипажу не давал… Что ж, решили на Среднем, наконец-то Миша 
Блинков вспомнил, что есть на свете такая штука – Полярный закон…
Никто, даже экипаж, подобранный им по своему образу и подобию, из осторожных, 
не догадывался, что на самом деле все было значительно сложнее.
* * *
Квадрат поисков находился в пятнадцати минутах лета от Среднего.
Ночью Блинков лишь несколько раз рискнул пробить облака: они опустились слишком 
низко, и можно было запросто «поцеловаться» с какой-нибудь горушкой на любом из 
рассыпанных здесь островов. Но и тогда, когда он выходил из облачности на 
высоте пятьдесят – семьдесят пять метров, от осветительных ракет пользы было 
мало – сбрасывали их с парашютом из хвостового отсека, и пока Блинков 
разворачивался на 180 градусов, они успевали рассыпаться и погаснуть. К тому же 
самолет слишком интенсивно обледеневал, и приходилось каждые полчаса квадрат 
покидать, чтобы сбросить лед. Так что в ночные полеты увидеть не удалось 
практически ничего, и никто Блинкова в том не упрекал: стихия есть стихия, 
против нее не попрешь.
Теперь