– Что скажете вы, Алексей Архипович? – спросил Корсаков. – Прежде чем ответить, 
прошу тоже хорошенько подумать.
– Мне по ночам ваши намёки снятся, Виктор Сергеич, – искренне и очень серьёзно 
сказал Чернышёв. – Вернётесь домой, поступайте, как совесть подсказывает. А 
пока что, раз люди требуют, переходите на «Буйный». Там и связь налажена, 
радируйте, кому хотите.
– Значит, так, – констатировал Корсаков. Заставил себя сардонически усмехнуться,
 встал. – Очень хорошо. Никита, будем укладывать вещи.
Никита не сдвинулся с места.
– Собирай вещи, – жутким шёпотом повторил Корсаков.
– Я остаюсь, – сказал Никита, снимая и протирая очки. Он бледнел на глазах, 
стал совсем белый.
В салон вошёл Лыков, буркнул, не глядя на нас:
– Готово, Архипыч.
– Отправишь одного Виктора Сергеича.
– Есть отправить… – Лыков явно повеселел. – Как соберётесь, приходите на ботдек,
 Виктор Сергеич.
Корсаков оделся, сунул в портфель несессер и бритву, пнул ногой чемодан и, не 
прощаясь, вышел из каюты.
Чернышёв открыл холодильник, достал оттуда начатую бутылку коньяка, наполнил 
две рюмки и одну протянул Никите.
– За твою удачу, браток.
– Спасибо.
Они чокнулись рюмками, Никита выпил залпом, чуть пригубил и Чернышёв.
Застрекотал мотор. Укутавшись в одеяло, я прильнул к иллюминатору.
За румпелем сидел Птаха, у мотора хлопотал Воротилин. Лица Корсакова я не видел 
– лишь согнутую спину.
– А жаль, – послышался скрипучий голос Чернышёва. – Твоего шефа, Никита, мне 
будет не хватать. Знающий, очень способный специалист.
Стрекот мотора отдалялся,
– К сожалению, способный на все, – тихо сказал Никита.



«Шкурный вопрос»

Теперь я лежал на «адмиральской койке» в примыкавшей к салону крохотной 
спаленке, наслаждаясь одиночеством и покоем. Все разошлись, из салона доносился 
лишь перестук пишущей машинки. «Семён Дежнев» все ещё оставался под защитой 
ледяного поля, время от времени ворочаясь, чтобы не примёрзнуть.
Жар у меня спал, голова почти не болела, и я изо всех сил старался выздороветь. 
Никакой простуды у тебя нет, уговаривал я свой организм, кончай саботаж и учти, 
что к выходу в море я обязан быть в форме. По расписанию, вывешенному на доске 
объявлений у столовой команды, мне поручалась околка надстройки левого борта, 
от аврала освобождались только капитан, рулевой и вахтенный моторист, так что 
кровь из носа, но я должен «махать кайлом, а не авторучкой». В чем другом, а в 
этом Перышкин прав: в море болеют только сачки. И вообще «все болезни от 
нервов», как говорила Захаровна, редакционная курьерша, даже зубная боль, 
потому что каждый зуб для боли оснащён собственным нервом; и далее следовал 
мудрый совет: «Пей валерьянку с пустырником и будешь всю жизнь здоров».
Я достал из портфеля магнитофон, надел наушники и наугад прослушал последние 
записи. Не очень чёткие, но разобрать вполне можно. «Уходите!.. Немедленно!» – 
вот тебе и тишайший, интеллигентнейший Илья Михалыч. А ведь артист взял слишком 
высокую ноту и дал петуха – переборщил: оскорблением можно человека унизить, 
смешать его с грязью, но не убедить! «Способный на все…» – голос Никиты, я 
дальше: «Вы не его, себя пожалейте, Алексеи Архипыч, он-то вас жалеть не 
станет». Никита, конечно, лучше знает своего шефа, такой унижения не простит, 
кого сможет – раздавит, мне-то уж точно быть в отделе писем…
К моему удивлению, эта мысль, впервые меня не обескуражила. И Приморск, и 
редакция, и даже воскресшие надежды на перемены в личной жизни – все это 
представлялось бесконечно далёким и нереальным; меня не покидало ощущение, что 
самым важным, в жизни будет сегодняшний день. Ну, может быть, не сегодняшний, а 
завтрашний или послезавтрашний, но это уже не имело значения: мир целиком 
сосредоточился здесь, на этой скорлупке, и, как солдату перед боем, самыми 
близкими мне стали люди, которые разделят со мной мою участь.
Дверь скрипнула и неслышно отворилась, Никита на цыпочках подошёл к шкафу и 
достал из папки несколько листов копирки.
– Брось писанину, – сказал я, – развлеки умирающего. Никита вздрогнул.
– Фу-ты, напугал!
– Нервы у тебя пошаливают. На спицах вязать не пробовал?
Никита присел у меня в ногах.
– Переходим на «ты»? Представь себе, Оля меня учила, этот свитер она связала.
– Хороший свитер.
– Да, тёплый.
– Вернёшься, спасибо скажешь, – вкрадчиво ввернул я.
– Не надо об этом, – попросил Никита, – сжёг мост – не оглядывайся.
– К ней ты моста не сжигал.
– Не знаю, – с грустью сказал Никита, – жизнь покажет. Ты порываешься спросить, 
отвечу сразу: нет, не жалею. Знаю, все теперь может пойти шиворот-навыворот, а 
всё равно не жалею. – Лицо его на мгновение стало злым.