Море было угрюмое и неспокойное, от него как-то сыро становилось на душе. 
Беспорядочные волны вызывали смешанную качку, с борта на борт и с носа на корму,
 ветер швырял холодные брызги в лицо. Необъяснимая ассоциация: сколько лет 
прошло, но, глядя на море, я всегда вдруг вспоминал Инну. То ли потому, что 
возникала к себе какая-то сентиментальная жалость, то ли угнетало чувство 
заброшенности – не пойму, да и разбираться больше не хочу.
Я двинулся вдоль фальшборта к баку. Ледяную кашу уже прихватило, шпигаты и 
портики замёрзли, и вода, попадавшая на борт, быстро превращалась в лёд. 
Ерофеев и Кудрейко обмеряли рейки и штыри, которых они наставили повсюду, 
откалывали кусочки льда и совали их в полиэтиленовые мешочки – для 
лабораторного анализа; Баландин и Птаха оживлённо о чём-то разговаривали у 
лобовой надстройки, а на крыле мостика суетились с кинокамерами Никита и Гриша 
Букин. Ёжась от холода, я постоял у покрытой брезентом спасательной шлюпки.
– Капюшон опустите, простудитесь! – крикнул мне Птаха. – Куда собрались, 
Георгич?
Я наугад ткнул пальцем в сторону тамбучины и решил в самом деле заглянуть в 
кубрик. Хватаясь за все, за что можно ухватиться, проковылял по скользкой 
палубе, с трудом открыл тяжёлую дверь тамбучины и спустился вниз.
В крохотном кубрике было накурено и душно. На нижних нарах, раздевшись до 
тельняшки, лежал Перышкин, а напротив него, на других нарах, сидели Воротилин и 
Рая.
– Гриша на крыле с кинокамерой, – сообщил я Рае, – все отобразит!
– А пусть его! – Рая кокетливо обмахнулась платочком. – Я уже три года как 
совершеннолетняя!
– Садись, Георгич, – предложил Перышкин, – у нас секретов нет. Так что вы там 
наверху порешили?
– Теоретические проблемы, – ответил я. – Адгезия льда, остойчивость и так далее.

– А мы больше про любовь. – Перышкин подмигнул Рае, которая тут же приняла 
независимый вид. – Как, по-твоему, Георгич, возможна любовь с первого взгляда, 
как у меня и Раюши?
– Тоже мне любовь. – Рая мгновенно и густо покраснела. – Только и знаешь, что 
руки в ход пускать.
– Будто я виноват, что ты такая кругленькая, – проникновенно поведал Перышкин.
 – Если сердцу не прикажешь, то рукам и подавно.
– Краснобай! – восхищённо прогудел Воротилин. – Твоё счастье, что Григорьевна 
не слышит, снова получил бы половником по лбу!
– Собака на сене твоя Григорьевна, – с досадой отозвался Перышкин. – Девчонок 
будто в монастыре держит, вон брюки заставляет надевать, фурия.
– И правильно, что заставляет, не зыркайте, – указала Рая. – И вовсе она не 
фурия, а просто женщина в возрасте, все мы такими будем.
– Ты – никогда! – льстиво заверил Перышкин. – Пересядь ко мне, я тебе что-то на 
ушко скажу.
– Так я тебе и поверю.
– Мне? – поразился Перышкин. – Филя, ты мой лучший кореш: брехал я когда?
– А каждый раз, как рот открывал, – засмеялся Воротилин. – Будь я девкой, до 
загса тебя бы и не слушал.
– И ты, Брут! Вот уйдёте все, я Рае в два счета докажу.
– Так я с тобой и осталась! Постыдился бы человека. Мне надоел этот примитивный 
флирт.
– Федя, – спросил я, – что ты натворил? Перышкин рывком поднялся, сел.
– Старпом нажаловался?
– Это не имеет значения. Что ты натворил?
– А ничего! – с вызовом ответил Перышкин. – Мы, Георгич, живые люди, а не 
заклёпки, мы от рождения язык имеем. Кэпа блоха укусила, а нам чесаться? Филя, 
растолкуй ему, что такое сорок тонн!
– Я что, – Воротилин поёжился, – я как прикажут…
– А ты скажи, скажи, – настаивал Перышкин. – На тебе пашут, а ты и рта не 
раскрой?
Воротилин сжал огромные руки, растерянно заморгал.
– Архипыч лучше знает.
– Так не пойдёт, – запротестовал Перышкин, – повтори, что нам говорил!
– Это ты говорил, – насупился Воротилин, – я только согласился, что сорок тонн 
очень много.
– Согласи-ился! – передразнил Перышкин. – А кто хныкал мне в жилетку, что двух 
пацанов жалко, Александр Сергеич Пушкин?
Воротилин выпрямился.
– Ты моих пацанов не трожь, – с угрозой проговорил он. – Я, может, за них 
всегда боюсь, ты их не трожь.
– Не буду, – поняв свою ошибку, заторопился Перышкин. – Ты меня прости, Филя, я 
ведь не хотел, я любя.
Воротилин смягчился.
– Ладно, Федя, чего там… Боязно, конечно, только Архипыч лучше знает, авось 
продержимся, не впервой.
– Льда им не хватает, чудакам, – с упрёком сказала Рая. – У меня с прошлого 
раза, как положило на борт, колено распухшее, а у Зинки кровоподтёк на все 
бедро. На берег бы списались, так Григорьевну жалко бросать.
– Спишешься тут… – помрачнел Перышкин, – такую телегу вдогонку пошлёт, хромой 
черт…
– Ты, друг, на Архипыча хвост не подымай, – неожиданно обиделся Воротилин. – Ты